Пока Шварц одевался, он прислушивался к голосам в прихожей, но не отважился выйти. Тянулись томительные секунды, а затем дверь захлопнулась. Вошла жена, все еще бледная, и сказала: «Слава богу, Евгений! Пожар». Оказывается, в соседнем доме случился пожар, и дворничиха обходила квартиру за квартирой, чтобы предупредить жильцов. Это выражение («Слава богу, пожар!») стало крылатым у тех, кто пережил страшное время репрессий.
Владимир Григорьевич – почти ровесник столетия – знал много подобных историй и рассказывал их очень живо, эмоционально и артистично. Точно так же он рассказывал и о немецкой литературе. Много цитировал по памяти и подчас называл такие имена и такие произведения, о которых я ничего не знал. Я старался незамедлительно ликвидировать эти пробелы. Личное общение с такими людьми давало мне очень много.
Моим вторым домом в это время стала Публичка. Знаменитая наша Публичная библиотека, расположенная в центре города, более того – в центре Невского. Для меня этот центр обозначала не столько его топография, сколько та интеллектуальная атмосфера, которая царила в Публичке. Определенную часть времени я проводил не в читальном зале, а в ее легендарной курилке, куда сходились не только курящие. Здесь, в клубах табачного дыма, рождалась истина. Но сейчас мне вспомнилась одна встреча, происшедшая на перекрестке Невского и Садовой, когда я шел из Публички, размышляя после многочасового чтения о различного рода инструкциях, и указаниях, и дополнениях русских царей в отношении евреев в Своде законов Российской империи; о том, что мало что изменилось в этом вопросе за последние двести лет.
Впрочем, «встреча» – не совсем подходящее слово. Из вагона идущего мимо трамвая выбросили человека. Он покатился прямо к моим ногам. Я помог ему встать на ноги. Это был молодой человек, мой ровесник. Я спросил, что случилось. Он взглянул на меня: «Да так, ничего». Но потом, когда он пришел в себя и заметил мое участие, он сказал, что его приняли за еврея со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Вот и все», – виновато развел он руками.
Тут я должен сделать одно пояснение. Это произошло во время Шестидневной войны Израиля и Египта, и советская пропаганда весьма способствовала очередному взрыву антисемитизма. Поэтому, когда его приняли «не за того парня», ему заявили: «Убирайся в свой сраный Израиль!» – а для начала выбросили из трамвая.
Так я познакомился с Робертом Петросяном, армянином, смахивающим на еврея, за что он и был наказан. Аспирант Первого медицинского института, он станет известным в Ереване врачом и профессором. Когда он уедет домой, мы будем с ним переписываться и я получу приглашение в Ереван. Я опять забегаю вперед, но хочется поделиться и чем-то приятным. Я с радостью принял приглашение Роберта, решив, что возьму с собой Марину (дочери было четырнадцать лет): такая поездка ей будет полезна.
Сначала мы доехали до Москвы, откуда шел поезд на Ереван. В Москве остановились у бывшего моего одноклассника, который еще в школе проявил недюжинные способности к приспособленчеству. Он стал партийным работником, быстро сделал карьеру и был переведен из Брянска в Москву ответственным сотрудником орготдела ЦК. Жил он в прекрасной огромной квартире и принял нас очень радушно, предоставив отдельную комнату. Моя Марина, чуточку пообвыкнув, потянулась к многочисленным книжным полкам. Я тоже обратил на книги внимание: многих днем с огнем не сыскать, а тут они стояли как новенькие, очень нарядные, символизируя благополучие этого дома.
Марина тогда начинала писать стихи. На это ее подвигло творчество тезки – Марины Цветаевой. И когда я не без отцовской гордости об этом обмолвился, то жена моего однокашника, дама внешне вполне приличная, представительная, посоветовала Мариночке не стесняться и отправить свои стихи на отзыв этой самой Цветаевой. Я не мог обойти этот маленький эпизод, не относящийся к теме поездки в Армению, поскольку этот штришок характеризует не только нашу столичную партократию, но и весь уклад нашей жизни, в которой торжествовало мещанство.
На третьи сутки пути от Москвы, подъезжая уже к Тбилиси, мы исчерпали все запасы еды. Вагон-ресторан не работал, а нам еще предстояло ехать и ехать. Но на перроне нас поджидал приятель, грузин. Я сразу поинтересовался, нельзя ли нам раздобыть нечто съедобное. Он подбежал к киоску и вскоре вернулся счастливый с несколькими бутылками минеральной воды. Я с недоумением взглянул на него, ведь в витрине киоска просматривались продукты и потверже. «Вот-вот, потверже, – засмеялся приятель. – Я спросил продавца, естественно по-грузински, что́ мог бы он предложить для друзей. А он мне выдал минеральную воду и сказал, что своим землякам и друзьям земляков больше предложить ничего не может. Все остальное он и собаке своей не дал бы». Этим запомнилась нам столица Грузии в этот раз. А ведь сколько замечательных застолий пережили мы именно в Тбилиси ранее!
Наконец мы прибыли в Ереван, и я угодил в дружеские объятия Роберта. Его сопровождала жена-красавица, армянка, словно пришедшая из мира восточных сказок. Но вскоре я сам очутился в этом сказочном мире. В нашу честь устроили настоящее пиршество, на которое пригласили многочисленных родственников и которое продолжилось потом, когда мы должны были посетить этих родственников и в Ереване, и по всей Араратской долине.
Роберт возил нас в Эчмиадзин, христианскую святыню армян. Хлеб, который нам подавали, пекли, как в старину, в сложенных из камня печах. А со всех сторон обступали нас виноградники, увешанные тяжелыми гроздьями. Произносились длинные красивые тосты. Пили за здоровье присутствующих и отсутствующих, пели, танцевали, веселились. Поражали строгость и величие старческих лиц (и мужских и женских), словно высеченных из камня, на котором природа оставила свои тысячелетние следы. От этих лиц, отрешенных от окружающей суеты, веяло суровой печалью, и, глядя на них, я невольно думал о судьбе армян (древнего народа), так близкой к судьбе другого народа – еврейского. Сколько пришлось им выстрадать! А ныне – рассеяны по всему свету. Я установил и другое: в Армении почти нет евреев. Почему?
В Эчмиадзине мне довелось побеседовать и об этом с одним из иеромонахов монастыря. Мы говорили о страшной бойне, которую устроили турки неправоверным армянам в 1915 году; о сталинском терроре и рассеянии армян и евреев; и параллели между геноцидом армян и евреев были для нас очевидны.
И тут заговорил Роберт, в основном молчавший во время нашей беседы. Он рассказал притчу. Старый армянин перед смертью собирает всех своих детей, и внуков, и правнуков, чтобы дать им последнее наставление. «Дорогие сыновья, дочери, внуки и правнуки! У меня к вам одна лишь просьба: берегите евреев, где бы они вам ни встретились». Никто ничего не понимает, пожимают плечами, переглядываются. И тогда умирающий поясняет: «Ибо, как только покончат с последним евреем, тут же возьмутся за нас». Когда я вспоминаю теперь об этом, я думаю невольно о том, что с нами случилось за минувшие годы. Чудовищное землетрясение в Спитаке, распад Союза, кровавое столкновение азербайджанцев с армянами в Карабахе, исход армян из Баку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});