инстинктам взять верх. Его не особенно заботили
Физические движения — даже через миллион лет он не выбрал бы их в качестве песни для танца перед толпой, — но он, по крайней мере, хорошо знал их, поскольку американская публика была завалена ими за последние восемнадцать месяцев, намного превышая то, что могла бы вынести разумная культура. Минди тоже хорошо знала песню, и они вдвоем крутились, вертелись и раскачивались, делая то, что у них получалось лучше всего: исполняя. По мере того как песня отыгрывалась, они становились все более смелыми, более рискованными. Их тела придвинулись ближе друг к другу, так что груди Минди практически волочились вверх и вниз по его груди, их тазовые области соприкасались, а их руки двигались вверх и вниз по спинам друг друга, опускаясь в опасной близости к границе между поясницей и задницей. Вокруг них начали вспыхивать вспышки, но никто из них этого не заметил, настолько они были поглощены своим танцем. И когда песня наконец закончилась, весь клуб разразился спонтанными аплодисментами, подбадривая их и свистя.
"Это было чертовски потрясающе!" - завопила Минди достаточно громко, чтобы услышал любой в радиусе двадцати футов. "Пойдем выпьем еще".
Той ночью они вернулись к нему домой после клуба, и он овладел ею менее чем через тридцать секунд после того, как они вошли в дверь, прижал ее к своему дивану, задрал ее красное платье выше талии, сдвинул в сторону ее соответствующие красные трусики и врезался в нее, пока она тяжело дышала и выкрикивала непристойности на всю комнату.
В следующем номере журнала Celebrity News на обложке была их фотография вдвоем на танцполе: груди Минди прижаты к нижней части его груди, ее губы менее чем в двух дюймах от его шеи, его руки чуть выше ее задницы. ДЖЕЙК И МИНДИ ЗАНИМАЮТСЯ "ФИЗИЧЕСКИМИ УПРАЖНЕНИЯМИ", читайте в подписи. Статья, которая сопровождала это, занимала четыре страницы и описывала каждую деталь их танца.
"Это то, чего ты добивалась?" Спросил ее Джейк в следующее воскресенье, когда они гребли на досках для серфинга за бурунами в Пойнт-Думе. "Фотографии невинной Минди Сноу, танцующей грязные танцы?"
"Это именно то, чего я добивалась", - сказала она. "Ты хорошо справился".
"Я рад, что из меня получился такой хороший реквизит", - кисло сказал он.
Она бросила на него обиженный взгляд. "Джейк, - сказала она, - мы это уже обсуждали. Ты знаешь, я встречаюсь с тобой не только ради рекламы. Я сказал тебе это в тот день, когда ты узнал. Я с тобой, потому что мне нравится быть с тобой. Публичность теперь просто приятный побочный эффект ".
"Да", - сказал он, частично успокоившись. "Думаю, да. Давай. Давай поймаем волну".
По правде говоря, он больше не был уверен, что думать о Минди. Он не мог сказать изо дня в день, из минуты в минуту, было ли все это просто игрой или, как она утверждала, это просто так началось и переросло в настоящие отношения. Она была настолько страстной, насколько это было возможно в спальне, а когда они оставались наедине — совершенно одни, вдали от посторонних глаз, — она была такой же милой и заботливой, какой была всегда. Они все еще часами разговаривали по телефону в течение недели, когда не могли собраться вместе. Однако именно тогда, когда они были на публике или когда существовала хотя бы малейшая вероятность того, что кто-то из публики может наблюдать за ними, все отношения казались надуманными и написанными по сценарию. Даже сейчас, когда они плыли в сотне ярдов от относительно изолированного пляжа, ее манеры, движения, даже одежда - все было создано для того, чтобы проецировать образ, который она создавала. На ней было откровенное голубое бикини, которое заигрывало со стандартами приличия местного сообщества. Она часто держалась с ним за руки, или гладила его по спине, или украдкой целовала, или хватала его за задницу, не из спонтанности или привязанности, он был уверен, а в надежде, что кто-нибудь там, на берегу, видел, как она это делает, или даже фотографировал это.
Впоследствии, когда его начинали раздражать эти фальшивые попытки проявить привязанность — что он делал все быстрее и быстрее с каждым появлением на публике, — он пытался отвергнуть их. Он уворачивался от ее целующего рта, или вырывал свою руку из ее ищущих пальцев, или становился угрюмым и молчаливым в ответ на ее разговорные уловки. В этот момент она обычно отчитывала его, шипя слова сквозь стиснутые зубы, которые "портили имидж".
Иногда — обычно в разгар одного из таких публичных выступлений — он клялся, что больше не может этого выносить. Я не актер, говорил он себе, и я устал притворяться. Несколько раз он решал, что пришло время положить этому конец. Вот и все, он бы поклялся, как только мы вернемся домой, я порву с ней. Я больше не могу этого выносить. А потом они возвращались к нему домой — или к ней домой, в зависимости от того, чем они занимались и где они это делали, — и она обрушивала на него всю свою необузданную сексуальность, свою извращенную злобность, и его воля увядала, его решимость рушилась под натиском черного эротизма. Это было то, где он был у нее, и она знала это, и у нее не было угрызений совести по поводу использования этого.
Однажды она вышла на его балкон, сняла брюки и трусы, а затем села на перила балкона, широко раздвинув ноги. Он трахал ее прямо там, держа за талию и толкаясь туда-сюда, зная, что простое нарушение равновесия заставит ее скатиться вниз и разбиться о тротуар тремя сотнями футов ниже. В другой раз она была одета в белую блузку и юбку с обручем, которые она обычно носила в The Slow Lane, ее волосы были уложены в точности так, как был известен ее персонаж, стандартные наивные клише вроде "джи вилликерс" и "боже милостивый" срывались с ее губ в точном соответствии с тоном и интонацией, когда он приподнимал юбку и скользил по ее телу. Независимо от того, насколько устарели публичные позы и надуманные манеры, секс оставался довольно свежим, и Джейк, ведомый пенисом, оставался официальной частью ее жизни.
Запись для The Thrill of Doing Business была официально и полностью завершена 28 октября. Поскольку Descent Into Nothing по—прежнему прочно удерживался в первой десятке продаж альбомов — он скатился с первого места, но уверенно держался на третьем - и поскольку четыре