Читать интересную книгу Заре навстречу - Вадим Кожевников

— Не будет здесь пустыни! — решительно возразил папа и стал рассказывать Асмолову о том, что из губернии выехал уже делегат в Москву на съезд совнархозов и повез туда проект строительства металлургического завода на базе сибирского угля.

Асмолов слушал Сапожкова, расспрашивал о деталях, высказывал соображения. Но, выслушав до конца, недоверчиво покачал головой:

— И все-таки это фантастические планы. Вот Говоруха жаловался: топоры, лопаты, кайла с прииска воруют, а золото, говорит, не воруют. Не верят, очевидно, что на золото купить что-нибудь теперь можно. Разве страна, где железо стало дороже золота, может строить заводы?

Обоз остановился у переправы через реку. Поверх льда бурно текла талая вода.

Карталов сокрушенно вздыхал:

— Беда, коней утопишь!

Поднебеско угрюмо взглянул на него. Стал разуваться, скинул штаны и, зажав подбородком закатанную рубаху, держа жердь в руке, вошел в реку, неторопливо побрел в воде, тыча впереди себя жердью. Перебравшись на то с берег, снял шапку, покопался в ней, свернул цигарку, закурил и стал не спеша одеваться.

За ним, стоя в обнимку на телегах, переправились через реку остальные. Поднебеско охлопал себя руками и сказал хрипло:

— Добре доехали, — но не сел в телегу, а бежал за ней, стараясь согреться.

Карталов то и дело оглядывался и говорил одобрительно:

— Железный, черт! У них в Донбассе теплынь, — обратился он к Тиме, — и в шахтах даже в самую лютую стужу тоже не дует. А он, гляди, обмахнулся руками и идет, словно солдат. А я всегда думал, что мы одни, сибиряки, от простуды заговоренные.

— Сибиряк, — сказал Тима с упреком, — а вот в реку не полезли.

— А если я человек холоднокровный, тогда как?

— Это только лягушки, змеи да черви холоднокровные, — пояснил Тима, — а человек не бывает.

— Значит, бывает, коли я такой. — Мы люди поверстные — свезти куда, и только. А зачем это — наше дело сторона.

И снова бесконечная вырубка, гигантские гнилые пни, сочащиеся рыжей жижей. Топорщится обледеневшими ветвями кустарник, словно куча пауков, оплетших себя намертво сверкающей паутиной. В оврагах бельмами лежал талый снег. На буграх, обдутых ветром, словно пресмыкаясь перед кем-то, склонялись к земле скрюченные березы.

Тима напряженно вглядывался в это унылое пространство. Почему близость человеческого жилья всегда начинается с лесного кладбища, с могильных пней на месте когда-то могучих деревьев? Словно люди нарочно окружают себя пустынями.

И вдруг он увидел вправо от дороги огромную впадину. Треснувшая почва рухнула вниз бурыми глыбами. Со дна впадины торчали растопыренные корневища. Из стенок провала высовывались гигантские серые плиты породы и на них, словно на полках, лежали облитые водой круглые валуны. Между серыми каменными плитами — черные угольные пласты толщиной в полсажени: они блестели, словно черное стекло.

Асмолов бегло взглянул на зияющий провал в земле.

— Старые, брошенные выработки, погребенные обвалом. — И тут же стал объяснять Сапожкову: — Смотрите, какое близкое залегание угольного пласта к поверхности.

Вот, собственно, наглядное свидетельство возможности открытых разработок.

Папа попросил Карталова остановить лошадей, слез с телеги и вместе с Асмоловым отправился осматривать провал. Тима побежал за отцом. Асмолов, взяв жердь, спустился в провал и стал мерить, на сколько аршин от земли выдвигаются из почвы обломки черного угольного пласта.

— Совсем пустяки! — радостно воскликнул он. — Это же, знаете, просто сюрприз.

Асмолов несколько раз чуть было не свалился на дно впадины, залитое водой.

Сапожков просил его:

— Юрий Николаевич, умоляю, осторожнее! — и полез туда, где был Асмолов.

Теперь уже Тима тревожно кричал:

— Папа, смотри, там глубоко, утонете!

Уже сидя в телеге, Асмолов сказал озабоченно, соскребая веткой с сапог густую глину:

— Разработки пластов неглубокого залегания сибирские промышленники избегали по весьма убедительным причинам. Основным потребителем является Транссибирская магистраль. Министерство, узнав, что уголь добывается открытым способом, естественно, еще больше снизило бы цены против российских. Да и вообще, если бы не труд каторжников, добыча местного угля была бы делом совсем недоходным ввиду дороговизны транспортировки.

— Но все-таки сбросить лопатами землю да еще преодолеть твердые пласты породы, это, я полагаю, не так просто, — неуверенно промолвил Сапожков.

— Совершенно правильно, — со вздохом согласился Асмолов и продолжал: Мировая война внесла много нового в технику уничтожения людей, люди научились разрушать самые неприступные крепости. Новые взрывчатые вещества обладают огромной разрушительной силой, и я полагал возможным применить некоторые из них для сброса почвы. Вот, собственно, вся моя инженерная идея.

— Но это замечательно! — воскликнул папа. — И диалектично. Именно в новом обществе, где все должно служить интересам человека, средства разрушения и уничтожения должны превратиться в орудия созидания и облегчения труда. Да, это просто замечательно, — повторил оп и стал трясти руку Асмолова, желтую от глпны.

Впереди показались деревянные вышки надшахтных строении и бурые дымящиеся горы каменистой породы.

Потянулись баракп со стенами из жердей, обмазанных глиной. Такие же жерди лежали деревянной тропой, идущей к шахте, плавали узкими полосками на поверхности луж с черной тусклой водой. Часть бараков была окружена кольями с колючей проволокой. Многие колья лежали на земле и гнили в ней. А по углам колючей ограды стояли сколоченные из досок четырехугольные башенки, похожие на маленькие пожарные каланчи. Вавила объяснил:

— Ране тут военнопленных держали. А как Февральская революция началась — высвободили. Но не окончательно: Временные их с каторги не отпускали. Тогда мы ограду сломали и всех в профсоюз приняли. Приезжал тут от Временного делегат срамить нас за то, что русские супостатов в общий рабочий союз зачислили, позабыли, мол, отечество. Но мы этого делегата к канату привязали и в затопленной шахте раза два искупали, чтобы остынул и не обзывал шахтерский народ.

— А сейчас пленные здесь есть? — спросил Тима.

— Которые есть, а которые уехали до дому по случаю Советской власти: ведь она их не пленными считает, а обыкновенными людьми, как и всех.

— А почему другие остались?

— Кто их знает! Видать, привыкли, сдружились. Должность им тут назначили. Кто мастер, кто десятник, а кто даже штейгером стал, — и одобрил: — Ничего, народ знающий, полезный!

На пустыре перед шахтой стояла плотная толпа горняков, но никто даже не оглянулся на остановившиеся подводы. Взгляды всех были устремлены на трибуну, добротно сколоченную из крепежных стоек, с белыми перилами из березового кругляка. С железного угольника, прибитого к толстому брусу, свисал вагонный буфер, и на нем, словно на тарелке, лежал длинный болт.

В глубине трибуны — стол, на котором, как на прилавке, уставлены ярко начищенные шахтерские медные лампы с предохранительными колпачками, и подле них — револьверы, военные металлические каски и тюк брезентовых курток.

За столом сидел коренастый, широкоплечий человек и что-то писал, изредка подымая голову и отсутствующим взглядом обводя толпу, а другой, долговязый, узкоплечий, с покрытым коростой, будто обжаренным лицом, навалясь на перила трибуны и почти наполовину свесившись вниз, негромко, словно уговаривая кого-то одного из толпы, говорил виновато:

— Мне, ребята, не по дурости зарядом фукнуло, а оттого, что шнур экономил. Запалы стал делать из камышины с начинкой из пороховой мякоти, ну и пересушил маленько. А так я аккуратный, — задумался и добавил: — Ну, быстрый тоже. Вот завалило в Наклонной, я кинулся выручать. На руках по канату спускался, а он сырой и склизлый, потому и оборвался, и хоть ногу перешиб, а все же ребят угоревших выволок, — и сердито выкрикнул: — А кровью я харкаю вовсе не от болезни, а с того, что табак курю крепкий, он, значит, и дерет!

Сидящий за столом поднял голову и спросил:

— Есть вопросы? Нет? — Поглядел строго на долговязого и заявил: — Все же, Лепехин, мы тебя на милиционера голосовать будем. В спасатели не годишься. Про табак ты тут зря. Болеешь, ну и болей себе потихоньку, Будешь снаружи порядок держать. С вольного воздуха, может, и поправишься, — и, обратившись к толпе, спросил: — Ну как, правильно я говорю? Так кто за Лепехина на милиционера, тяни вверх руки.

После голосования председатель митинга встал из-за стола, обвязал руку Лепехина у локтя красной повязкой, потом подал, держа за ствол, револьвер. Лепехин бережнр принял оружие. Поклонился коренастому, потом толпе, положил револьвер почему-то в шапку и сошел с трибуны, держа шапку перед собой обеими руками.