Читать интересную книгу Лекции по общей психологии - Лев Ительсон

Но любое значащее (т.е. не бессмысленное) сочетание слов имеет и лингвистическое значение, т.е. укладывает объекты в определенные категории, утверждает между ними определенные отношения. Таким образом, словесное раскрытие значений всегда одновременно является их категоризацией. Иначе говоря, само обозначение словом (называние) является всегда отнесением объектов к определенным семантическим классам, т.е. истолкованием их в рамках определенных категорий реальности.

Это относится даже к случаям остенсивных определений. Например, когда мы указываем на нечто и говорим «это — часы», мы не только указываем, что это нечто, служащее для измерения времени (семантическое поле). Мы одновременно классифицируем это «нечто» как вещь. Ибо форма существительного есть лингвистический способ обозначения любых вещей. А когда мы объясняем плачущему ребенку то, что произошло, показывая на кошку и говоря «царапается», мы вместе с названием даем и классификацию того, что случилось как действия. (Это есть лингвистическое значение глагольной формы.)

Любое слово и любой «отмеченный кортеж» (т.е. допускаемое языком сочетание слов) обязательно несут, кроме парадигматических, также лингвистические значения. Они не только обозначают определенные объекты и их связи, но и обязательно указывают, к каким семантическим классам относятся эти объекты и к каким категориям относятся их отношения.

Упрощая, можно сказать, что язык «знает» только определенный стандартный конечный набор отношений, какие могут существовать в мире между любыми объектами. Это, например, включение элемента в класс, или одного класса в другой, более широкий. Это — принадлежность чего-то к чему-то (например, части — целому, свойства — вещи и т.д.). Это — осуществление действия и претерпевание воздействия (действие и страдание) и т.д. Кроме того, язык имеет стандартный набор классов объектов, которые могут определяться такими отношениями. Это — предметы (то, что действует и над чем действуют). Это — сами действия. Это — то что принадлежит предметам (свойства) или действиям (модусы) и т.д. Принадлежность к этим типам объектов (семантическим классам) и этим типам отношений (категориям) обозначается самой формой слов и их сочетанием в высказывании.

И что бы язык ни обозначал, он обязательно относит означаемое к каким-то из этих стандартных классов и включает в какие-то из этих стандартных отношений. Таков его способ отражения действительности.

И иначе язык не может, потому что так он устроен.

Его система — это не случайные произвольные комбинации звуков, а «звуковая» модель определенных наиболее общих отношений и категорий реальности. Формы языка суть грандиозная попытка человечества отобразить общую структуру реальности в структуре некоторой системы звукосочетаний.

Все это звучит очень громко. Но выражает совсем простой факт: чтобы отображать действительность, язык должен быть устроен в соответствии с общей структурой этой действительности. Он должен быть в каком-то смысле подобен ей. Иначе в нем нельзя будет строить высказывания, отвечающее действительности.

Средства, которыми это достигается, могут быть, как мы уже говорили, самыми различными. Так, в семитских языках (арабском, геврит, эфиопском, аккадском и др.) семантические классы, на которые разбивается реальность, выражаются последовательностью гласных в слове. Например, последовательность ia означает «орудие действия». Значит, взглянув на слова migzal, mirgab, mi’bar, мы можем сразу сказать, что они означают какие-то различные орудия действия. (Как, например, слово «бокренок» означает, по-видимому, детеныша какого-то животного.)

А почему различные орудия? Потому что согласные звуки в этих словах различны. Интересно, что последовательность согласных означает обычно семантическое поле, к которому относится значение слова. Например, кортеж согласных myzl соответствует тому, что относится к прядению (как в русском языке корень «пря-»).

Теперь нетрудно догадаться, что означает слово miyzal. Это — «орудие, с помощью которого осуществляется прядение», т.е. веретено.

А вот последовательность гласных аи означает уже «объект действия». Значит, mayzul должно означать пряжу.

Приведем таблицу, из которой отчетливо виден этот изоморфизм формы некоторых арабских слов с их лингвистическими и парадигматическими значениями.

Нетрудно заметить, что в русском языке аналогичные отношения формально выражаются иным способом: семантическое поле — через корень, а семантические классы главным образом через добавляемые перед, после или внутрь слова-звуки (предлоги, префиксы, суффиксы, окончания). Например, семантическое поле «нечто, связанное с перевозкой» выражается корнем «-воз-». Субъект действия — «возчик», «извозчик», ору-

дне действия — «возок», «повозка», объект действия — «возимое», «перевозимое» и т.д.

Ч. Гласные (класс)Согласные (поле) х. Орудиедействия/а Объектдействияаи Место действия аа Субъект (носитель) действия ai myzl(Прядение) miyzal(Веретено) mayzul(Пряжа)     mrgb(Астрономия) mirgab(Телескоп)   margab(Обсерватория) margib(Астроном) т'Ьг(Перевоз) mi’bar(Паром)   ma'bar(Переправа)   m’bd(Культ)   та* bud. (Кумир) ma’bad(Святилище) ma’bld(Жрец) mhzn(Хранение)     mahzan(Склад) mahzin(Продавец) m’ml(Производство)     ma’mal(Завод) ma’mil(Рабочий)

Таким образом, сами формы языка имеют лингвистическое значение. Языковое обозначение, словесное отображение действительности автоматически представляет одновременно укладывание действительности в определенные семантические классы, разнесение объектов в определенные семантические поля, т.е. отнесение их к тем или иным из «стандартных» отношений реальности, отраженным в строе языка.

Отсюда видно, что язык не только обозначает объекты, воспринимаемые, представляемые или мыслимые. Он организует наше восприятие, наши представления и наше понимание мира. Причем, делает это автоматически. Говоря нечто о мире — все равно каком — внешнем или внутреннем, реальном или воображаемом, воспринимаемом или мыслимом, мы пропускаем его через сокрушительные сита, жернова и штампы языка. И «косматый хаос» превращается в организованный космос. Он выползает из «машины языка» причесанный, упо-

рядоченный, разложенный по заранее заданным полочкам-классам возможных объектов и отношений.

Вся эта гигантская работа осмысливания и упорядочивания вселенной, ее классификации и наполнения значением, короче — организации информации о мире выполняется за нас «машиной языка». Она идет на уровне речевых навыков, т.е. помимо мышления и сознания. Наш родной язык как бы мыслит за нас. Мы и не замечаем всего, что он делает для нас. Мы думаем, что прямо видим и знаем мир таким, каким его «выдает» наш язык.

Происходит это по той же причине, по какой мы не замечаем воздуха, которым дышим. Мы находимся «внутри» языка. Он составляет жизнь и дыхание нашей мысли, нашего восприятия и понимания мира. Чтобы заметить и осознать эти его функции, надо выйти из его семиотической системы и посмотреть на нее со стороны.

Такой «выход из системы» происходит, например, когда мы переходим к другому языку или типу языков и сопоставляем их с нашим. Организующая роль языка сразу становится явной, когда обнаруживается, что разные языки по-разному организуют вселенную и, соответственно, ее восприятие, представление и понимание.

Различия начинаются уже на уровне парадигматических значений. Так, например, по-русски слово «свет» означает и результат свечения («электрический свет»), и слой общества («высший свет»), и вселенную («весь свет»), и реальность («этот свет» — «тот свет»), и ласкательно слово («голубушка, мой свет») и др. А эквивалентное английское слово light имеет, кроме значения «свет», уже совсем иные коннотаты: свеча, лампа, маяк, светлота, общественное мнение, окно, оконное стекло, знаменитость (ср. «светило»), освещать, зажигаться, яркий, бледного оттенка, светловолосый. Нетрудно заметить, что значения этих двух слов весьма различны, т.е. они охватывают во многом разные круги объектов. Это и делает такой трудной задачей перевод Художественных произведений, где важны именно оттенки (коннотаты) значений слов.

Однако, расхождения могут быть и куда существенней. Они могут касаться самого членения реальности на объекты. Например, мы уверены, что в радуге семь цветов. Но для немцев их шесть. «Синее» и «голубое» у них обозначается одним словом (blau). У древних греков, по-видимому, объединялись в один цвет «зеленое», «синее» и «голубое». А у одного из негритянских народов Либерии для всей радуги есть только два слова. Одно обозначает всю часть радуги до середины зеленого цвета («теплые цвета»): красный, оранжевый, желтый, светло-зеленый. Другое — весь остальной участок радуги («холодные цвета»): темно-зеленый, голубой, синий, фиолетовый.