— Так вы меня посылаете в погоню за вольными стрелками?
— Менее чем в три часа они будут в ваших руках, если вы сумеете взяться, полковник, и в этот раз уж более не уйдут: они окружены со всех сторон.
— Вы извещены обо всем, ваше превосходительство, просто на диво!
— Да, нам шпионы служат исправно, как я вам говорил. Когда ваше войско выступит, вы, полковник, скачите сюда во весь опор принять от меня последние инструкции. Выпейте стакан шампанского и в путь — нельзя минуты терять, чтобы иметь успех.
— Мы восторжествуем! — вскричал полковник.
— Надеюсь, — ответил генерал с загадочною улыбкой, — за ваше здоровье, полковник. Главное, никому ни слова, даже лучшему другу вашему, это вопрос жизни и смерти.
— Буду нем, ваше превосходительство. — Чокнулись стаканами и выпили.
— Желаю успеха, полковник, я буду ждать вас здесь.
— Я вернусь менее чем в час, ваше превосходительство.
— Тем лучше, быстро надо вести дело. Полковник поклонился и вышел. Спустя минуту он и два офицера его выезжали из деревни на отличных лошадях, которых, по приказанию полковника, тотчас велел привести один из его адъютантов.
Экенфельс не встретил никого, стало быть, ни с кем и не мог обменяться словом.
Генерал и его товарищ, прячась за оконными занавесками, следили беспокойным взором за его движениями, а едва он скрылся из виду за деревней, как они сели, весело потирая руки, и переглянулись насмешливо.
По знаку генерала адъютант его позвал хозяина.
Тот явился моментально.
— Ступай сюда, негодяй! — крикнул Дролинг. — Знаешь ты барона фон Штанбоу, сугубый дуралей?
— Знаю, ваше превосходительство, — ответил бедняга дрожа.
— Чего трясешься-то, баранья голова? Не съем же я такую гадину, как ты! Беги сию секунду к барону фон Штанбоу, свидетельствуй ему мое почтение и проси пожаловать сюда, дескать, желаю переговорить с ним. Понял меня, олух Царя Небесного?
— Понял, ваше превосходительство.
— Так улепетывай, не то бока переломаю. — Бедный трактирщик не ждал исполнения угрозы, он пустился бегом из комнаты и чуть не кубарем скатился с лестницы.
Между тем Врангель взялся за свою громадную трубку, а генерал закурил превосходную сигару.
Через десять минут Штанбоу входил в комнату, занимаемую генералом.
— Вы меня требовали к себе, ваше превосходительство? — сказал барон с почтительным поклоном.
— Да, барон, — дружелюбно ответил Дролинг. — Я желал, если вам это не в тягость, пользоваться несколько минут вашею приятною беседой.
— Много чести, граф.
— Садитесь, пожалуйста. Не прикажете ли стакан шампанского? Оно превосходно.
— Простите, граф, я никогда не пью, — возразил Штанбоу, садясь.
— Что ж это вы диету соблюдаете, уж не больны ли чем?
— Нисколько, граф, просто дело привычки, — улыбаясь, ответил Штанбоу.
— Странно, немец и пить отказывается!
— Сознаюсь в этом, граф, и потому прошу извинения.
— Ну, хоть сигару возьмете, надеюсь? Получил прямо от графа Бисмарка, он никогда других не курит, ручаюсь вам.
— Приму с благодарностью.
Барон взял сигару из сигарочницы, которую подал ему генерал, и закурил ее.
— По желанию вашему, граф, я прислал к вам полковника Экенфельса. Остались ли вы довольны свиданием?
— Вполне. Экенфельс не только отличный офицер, но и человек хорошего общества, он дворянин от головы до пят, в обществе его всегда почерпнешь что-нибудь полезное.
— О! — с улыбкой заметил барон. — Неужели разговор достойного полковника так назидателен? Признаться, этой особенности я за ним не знал.
— Верно, докладываю вам, мы много говорили о вас.
— Обо мне?
— Да, но, разумеется, одно хорошее, барон. Вы имеете в полковнике драгоценного друга.
— Вы полагаете?
— Уверен, барон, он то и дело расхваливал вас при всяком удобном случае.
— Это что-то чересчур! — засмеялся Штанбоу.
— Ей-Богу так.
— Да это очаровательная любезность.
— Не правда ли?
— Признаться, граф, она тем для меня очаровательнее, что я никак этого ни ожидал.
— Да, знаю, он мне говорил, вы немного просчитались.
— Ах! Он сказал вам…
— Все. Речь, кажется, шла о молодой девушке, которую вы похитили и которую он требовал на свою долю добычи, основываясь на том, что, захватив двух красавиц, могли же вы уступить ему одну.
— Неужели я так ошибся?
— Пожалуй, я выболтал, чего не следовало.
— Нет, но вопрос-то щекотливый.
— Понимаю, любовь. Но ведь речь идет только о француженках, не так ли?
— О двух эльзасках, граф.
— Так это и Бог велел! — вскричал генерал с хохотом. — Разве эльзасцы не должны платить контрибуцию, когда мы сражаемся только из-за того, чтобы присоединить их к обширной германской семье?
— Вы не осуждаете, граф…
— Что вы увиваетесь около девчонок? Дер тейфель! Это свойственно вашим годам, барон. Я об одном жалею, что не могу делать того же. Кстати, в самом деле, они хорошенькие?
— Очаровательны, граф.
— Так я понимаю, почему вы с Экенфельсом расхорохорились, как два боевых петуха.
— Правда, но все уладилось.
— Знаю. Что ж, полюбили вас?
— Ненавидят, граф.
— Это в порядке вещей. Тем интереснее.
— Кто знает!
— И вы сомневаетесь, когда все выгоды на вашей стороне?
— Ах! Этот болтун Экенфельс, видно, рассказал вам все.
— Господи! Да зачем ему бы и скрывать? Я с своей стороны ничего в этом деле не вижу, что бы не приносило вам чести. О чем речь, в конце концов? Женщины обвинены и уличены не только в родстве, но и в сношениях с французскими вольными стрелками, то есть с разбойниками, поставленными вне закона, кроме того, женщины эти участницы в громадной краже у немецких подданных, вследствие чего военный совет по справедливости приговорил их к смерти. Заметьте, что с точки зрения закона приговор этот совершенно лишний, и вы полное имели право расстрелять женщин на месте. Вместо того вы даете разжалобить себя и соглашаетесь спасти виновных с условием, чтобы молодые девушки выказали вам некоторую признательность, ведь это сущая безделица, черт возьми! Совсем бездушные они существа, если отказываются от таких снисходительных условий!
Пока генерал говорил, таким образом, Штанбоу всматривался в него внимательно, чтоб убедиться, в насмешку или искренно он излагал такую странную теорию. Он трудился напрасно и ничего не высмотрел, генерал говорил с величайшим добродушием и, по виду судя, с полным убеждением, на лице его, верно, отражались мысли, излагаемые им с таким жаром. Барон улыбнулся, он нашел в графе Дролинге того, кого искал, чтобы впоследствии, если понадобится, оправдать поступок, для названия которого нет слов.