Ирина приготовила легкий ужин, я встретил Коллинза у станции метро «Аэропорт». Он принес бутылку виски и шариковую ручку «паркер», сказал, что их выпускают в его штате.
Весь вечер я расспрашивал его об американской медицине и узнал много нового, о чем не имел никакого понятия: о структуре частной медицины, об оборудовании, о заработках врачей. Мы с ним были хирурги приблизительно одного уровня, но он зарабатывал в двадцать раз больше меня. Он сказал, что лечение дорогое, но работающие люди имеют страховку, которая покрывает расходы. Для меня это был другой образ жизни — намного более богатый и более яркий.
Я идеализировал Америку, много лет слушал «Голос Америки» и рассказы побывавших там. Я сказал ему, что мне нравилось многое американское:
— Когда я вижу на улице американские машины, я понимаю — какая разница в технике производства по сравнению с советской. У вас какая машина? Сколько в ней цилиндров и сил?
— У меня две машины: новый «кадиллак», восемь цилиндров и сто пятьдесят сил, а вторая — старый «форд», шесть цилиндров и сто двадцать сил.
Я удивился: две мощные машины! — и продолжал:
— Когда я вижу американские фильмы, мне нравится смотреть на раскованность людей и на их благополучную жизнь. Но особенно мне нравится демократический строй мышления американцев.
Гость не совсем это понял и наивно спросил:
— Какая разница между демократией в России и Америке? Ведь у вас тоже есть выборы, значит, есть демократия.
— Мы выбираем только одного кандидата — фактически у нас нет выбора.
— Почему вы не выдвинете другого?
— Потому что у нас свобода только на словах. Кажется, гость понял. Во всяком случае он засмеялся и сказал свое:
— Эстественно.
Через пятнадцать лет после того разговора я встретил доктора Коллинза на конгрессе хирургов в американском городе Атланте, мы дружески обнялись…
Сила магнетизма
Одним из приятных событий нашей с Ириной жизни был выезд от нас ее матери: в возрасте за пятьдесят лет она вышла замуж за шестидесятилстнего музыканта Давида Абрамовича Раппопорта. Они собирались переехать в соседний дом нашего кооператива. Мы с нетерпением ждали этою, но районные власти долго чинили им препятствия в получении квартиры, как раньше делали со мной. У меня уже накопился опыт наблюдений за советскими бюрократами, я знал, что они боятся громких имен и действовать с ними надо «нахрапом», не давая им опомниться. Правда, для смелых требований нужно по-актерски «войти в роль».
Я поехал к начальнику жилищного отдела, быстрой деловой походкой вошел в кабинет и, не дав ему ни слова сказать, представился с независимым и даже задорным видом:
— Я личный лечащий врач первого секретаря райкома Евгения Ивановича Пирогова (такого чина у меня не было, просто иногда я лечил членов его семьи). Я вчера был у Евгения Ивановича дома, осматривал его, мы разговорились, и я сказал ему, что ваш отдел до сих пор задерживает выдачу квартиры моей теще. Он был очень удивлен.
На самом деле я не был у Пирогова и не говорил с ним, хотя думал, что в случае моей просьбы он поддержал бы меня. Но мое уверенное поведение «под Хлестакова» подействовало мгновенно — услышав имя своего высшего начальника, бюрократ напугался, почти как городничий у Гоголя, и квартиру дали сразу. Мы с Ириной вздохнули свободней — все три комнаты наши.
Теща вывезла свою тяжелую мебель красного дерева, у нас своей было мало, и в освободившейся комнате мы поставили длинный стол и завалили его научными книгами и рукописями — я с одной стороны, Ирина — с другой. Она к тому времени начала работать над кандидатской диссертацией по иммунологии аллергических реакций организма. Мы становились семьей ученых, читали и писали целыми вечерами, все глубже погружаясь в научную работу. Когда однажды знакомый спросил нашего десятилетнего сына, кем он хочет быть, то Владимир-младший, наблюдавший нашу постоянную занятость, ответил:
— Какая есть работа, чтобы не писать диссертацию? Я хочу делать такую.
(Между прочим, это желание он выполнил — за всю жизнь диссертацию не написал.)
Я продолжал видеться с Илизаровым в его приезды в Москву, все с большим интересом присматривался к этому человеку, меня привлекала основная особенность его мозга — он был постоянно открыт для наблюдений. Наблюдательность для ученого — самое важное качество, это «хлеб» его работы.
Под влиянием впечатлений от Илизарова я тоже приучал свой мозг быть открытым для наблюдений. И однажды я случайно напал на очень интересную идею — на изучение влияния магнитного поля на кость. Эта идея стала моей попыткой найти способ ускорения сращения и добавить его к методу Илизарова.
Как-то раз ко мне на консультацию приехал из Курска рабочий, около сорока лет. На его ноге была большая и грязная гипсовая повязка. Месяц назад он получил перелом ноги, работая в шахте. Он показал справку из больницы с диагнозом и датой перелома — ровно месяц назад. Судя по справке, перелом был большой. Я решил сменить слишком большую и грязную повязку на новую, снял прежнюю и отправил его на рентгеновский снимок. К моему удивлению, снимок показал, что перелом полностью сросся. За один месяц такой перелом срастись не мог — слишком быстро. Наверное, он не говорил мне правду, и справка тоже указывала ошибочную дату. Озадаченный, я расспрашивал его подробней: когда случился перелом, но он настаивал на своем — месяц назад. Я сказал ему, что его перелом уже сросся и повязка ему больше не нужна, и тогда он радостно заулыбался:
— Хотите, я расскажу вам секрет моего лечения?
— Конечно, хочу, — я был уверен, что никакого интересного «секрета» он не скажет.
— Я прикладывал к ноге железный магнит, прямо через гипс.
— Для чего? — я был удивлен.
— По правде говоря, я и сам не знаю. Я живу в зоне курской магнитной аномалии. Наши старики рассказывают много чудес, связанных с магнитами. Я знаю, вы ученый и в эти чудеса все равно не поверите. Когда я сломал ногу и доктор наложил мне гипс, я спросил — как скоро кости срастутся? Он сказал, что если мне повезет, то месяца через три, а то может быть и до шести месяцев. Что вы на это скажете?
— Вообще-то он был прав — такой перелом срастается долго…
— Может быть, он и был прав, но я так долго ждать не хотел. Помня рассказы наших стариков, я решил попробовать приложить к месту перелома сильный магнит. Я не знал, как он будет действовать, но носил его весь месяц и снял только перед приездом к вам. Что вы на это скажете?
Что я мог сказать? Это была какая-то эмпирическая находка. Я никогда не слышал и ничего не читал о действии магнитного поля на кость. Буквально со следующего дня я стал собирать литературу о биологическом влиянии магнитного поля. Оказалось, что написано много, но ничего о влиянии на костную ткань. Здесь я должен объяснить читателю одну уникальную особенность кости: все ткани организма после повреждения срастаются одинаковой рубцовой тканью, все — мышцы, внутренние органы, даже сердце и мозг; и лишь кость после перелома всегда образует не рубцы, а новые костные клетки — кость срастается только костью. Если тот больной не наврал, то магнитное поле каким-то образом подействовало более эффективно на формирование новых костных клеток и его перелом сросся быстрей обычного. Конечно, это всего одно наблюдение, из него нельзя делать заключений, но я решил изучить процесс. В этом и есть наблюдательность ученого.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});