— Мой брат Альбус хотел много вещей, — произнес Аберфорт, — и людям свойственно было страдать, пока он проводил свои великие планы. Убирайся подальше от этой школы, Поттер, и вообще из страны, если можешь. Забудь о моем брате и о его умных схемках. Он сейчас там, где его ничто уже не заденет, и ты ему ничего не должен.
— Вы не понимаете, — вновь повторил Гарри.
— О, неужели? — тихо ответил Аберфорт. — Ты думаешь, что я не понимаю собственного брата? Ты думаешь, что знал Альбуса лучше, чем я?
— Я не это хотел сказать, — гаррин мозг работал медленно и неохотно от усталости и избытка еды и вина. — Просто… он поручил мне работу.
— Вот как? И хорошую работу, я надеюсь? Приятную? Легкую? Что–нибудь такое, на что можно рассчитывать, что это сделает недоучившийся волшебник и не перенапряжется при этом?
Рон испустил мрачноватый смешок. Гермиона была напряжена.
— Я… нет, она не простая, — сказал Гарри. — Но я должен…
— «Должен»? Почему «должен»? Он же мертв, так? — грубо заявил Аберфорт. — Оставь это, парень, пока ты не отправился туда же! Себя спасай!
— Я не могу.
— Почему?
— Я… — Гарри был ошеломлен; он не мог объяснить, поэтому сам решил перейти в атаку. — Но вы тоже сражаетесь, вы в Ордене Феникса…
— Был, — отрезал Аберфорт. — Ордена Феникса больше нет. Сам — Знаешь-Кто победил, все кончено, и каждый, кто думает, что это не так, обманывает сам себя. Для тебя здесь никогда не будет безопасно, Поттер, слишком уж он хочет тебя достать. Так что уходи за границу, скройся, спасай себя. Этих двух лучше тоже возьми, — он дернул большим пальцем в сторону Рона и Гермионы. — Они тоже в опасности, теперь все знают, что они работают с тобой.
— Я не могу уйти. У меня есть работа…
— Поручи ее кому–нибудь другому!
— Не могу. Это должен быть я. Дамблдор это все объяснил…
— О, все объяснил, правда? Неужели он все тебе рассказал, был ли он полностью честен с тобой?
Гарри всем сердцем желал ответить «да», но каким–то образом простое слово не желало срываться с губ. Аберфорт, казалось, знал, о чем Гарри думает.
— Я знал своего брата, Поттер. Он впитал таинственность с молоком матери. Секреты и ложь, вот как мы росли, а Альбус… у него это от рождения.
Взгляд старика перебежал на портрет девочки над камином. Это была, как заметил Гарри, внимательно осмотрев комнату, единственная картина здесь. Ни фотографий Альбуса Дамблдора, ни чьих–либо еще не было.
— Мистер Дамблдор? — мягким голосом спросила Гермиона. — Это ваша сестра? Ариана?
— Да, — хрипло ответил Аберфорт. — Читали Риту Скитер, правда, мисси?
Даже в розовом свете огня было заметно, что Гермиона покраснела.
— Элфиас Доудж упоминал ее в разговоре, — пришел на выручку Гарри.
— Этот старый баран, — пробормотал Аберфорт, делая очередной глоток медовухи. — Он думал, что у моего брата солнце светило из каждой дырки. Вообще–то так думали многие, вы трое тоже, судя по всему.
Гарри молчал. Он не хотел высказывать все связанные с Дамблдором сомнения и непонятности, которые уже несколько месяцев терзали его. Он сделал свой выбор, когда копал могилу Добби; он решил продолжить тот извилистый, опасный путь, который ему указал Альбус Дамблдор, он решил принять то, что ему было сказано не все, что он хотел бы знать — но просто верить. У него не было ни малейшего желания начинать сомневаться снова, он не хотел слышать ничего, что отклонило бы его от цели. Он встретился со взглядом Аберфорта, так невероятно похожим на взгляд его брата: ярко–синие глаза создавали то же самое ощущение, что они насквозь просвечивают объект, на который смотрят. Гарри показалось, что Аберфорт знает, о чем он сейчас думает, и презирает его за это.
— Профессор Дамблдор заботился о Гарри, очень сильно, — тихо сказала Гермиона.
— Заботился, вот как? — повторил Аберфорт. — Забавная вещь: очень многие из тех, о ком мой брат заботился очень сильно, оказались в худшем положении, чем если бы он их оставил в покое.
— Что вы имеете в виду? — почти неслышно прошептала Гермиона.
— Не имеет значения.
— Но это очень серьезное утверждение! — сказала Гермиона. — Вы… вы говорите о вашей сестре?
Аберфорт уставился на нее; его губы двигались, словно он пережевывал слова, пытаясь их сдержать. Затем он разразился монологом.
— Когда моей сестре было шесть, на нее напали, внезапно напали, три мальчика–мугля. Они видели, как она производит магию, они подсмотрели через ограду заднего садика. Она была ребенком, она не могла ее контролировать, в таком возрасте ни одна ведьма или волшебник не может. То, что они увидели, их напугало, я думаю. Они проломились через забор, а когда она не смогла показать им, в чем фокус, они немного перестарались, пытаясь заставить маленькую ненормальную прекратить это делать.
В свете огня глаза Гермионы казались огромными; Рона, казалось, тошнит. Аберфорт встал, высокий, как Альбус, и неожиданно страшный в своем гневе и в своей боли.
— Это уничтожило ее, то, что они сделали; она никогда уже не была в норме. Она не могла использовать магию, но и избавиться от магии тоже не могла. Магия включалась внутри нее, и она становилась безумной, магия прорывалась из нее, когда она не могла ее удерживать; в некоторые моменты она была не в себе и опасной. Но в основном она была милой, безвредной и напуганной.
И мой отец нашел тех ублюдков, что сделали это, и напал на них. И за это его упекли в Азкабан. Он никогда не говорил, почему он это сделал, потому что если бы в Министерстве узнали, во что превратилась Ариана, ее бы заперли в больницу св. Мунго на всю жизнь. Они бы нашли в ней серьезную угрозу Международному статуту секретности, поскольку она была нестабильна и магия вырывалась из нее в те моменты, когда она не могла ее в себе удерживать.
Мы должны были держать ее в безопасности и никому о ней не говорить. Мы переехали, пустили слух, что она больна, и моя мать присматривала за ней, чтобы она всегда была спокойна и счастлива.
— Меня она любила больше всех, — произнес он, и когда он это говорил, неопрятный школьник словно выглянул из–под морщин и спутанной бороды Аберфорта. — Не Альбуса, он, когда был дома, всегда сидел наверху, в своей спальне, читал свои книжки, считал свои призы и переписывался с «самыми заметными магическими именами дня», — Аберфорт презрительно усмехнулся, — он не хотел, чтобы его беспокоили из–за нее. Меня она больше всех любила. Я мог уговорить ее поесть, когда моя мать не могла, я мог ее успокоить, когда у нее был очередной приступ, а когда она была нормальна, то часто помогала мне кормить коз.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});