— Пусть у меня отнимутся ноги, если я соглашусь на это, — сказал Мониплайз. — Я не тот человек, чтобы покинуть вашу светлость в ненастную погоду, после того как столько времени жил при вас припеваючи, пока вам светило солнце. Что бы ни случилось, нас еще ждут впереди ясные деньки.
Домой, домой! Пускай домой дорога далека —Подует ветер луговой, разгонит облака,И солнце выйдет проводить и скажет: «В добрый час!Уж скоро буду я светить на родине у вас!»
Пропев этот куплет на манер певца баллад, чей голос словно охрип от натуги, состязаясь с ревом северного ветра, Ричи Мониплайз помог лорду Гленварлоху подняться и одеться, не упуская возможности при каждом удобном случае выразить самое торжественное и почтительное внимание; затем он прислуживал ему за завтраком и наконец удалился, сославшись на дело чрезвычайной важности, отзывающее его на несколько часов.
Найджел не мог не предвидеть, что самодовольство и непререкаемый тон Ричи Мониплайза будут порой неизбежно раздражать его, но вместе с тем ему было отрадно убедиться в прочной и неизменной преданности, проявленной в данном случае его верным слугой, чьи заботы, как он надеялся, скрасят ему томительную скуку заключения. Он с радостью узнал от тюремщика, что слуге его дозволен свободный вход в то время, какое отведено тюремными правилами для посетителей.
Между тем великодушный Ричи Мониплайз достиг тауэрской пристани. С презрением оглядев яличников, обступивших его со всех сторон, он взмахом руки отклонил их назойливые предложения и с достоинством воскликнул: «Четверку, да получше!», чем привел в движение праздных «тритонов» более высокого ранга, которые при первом взгляде на него сочли его недостойным своих услуг. Ричи нанял одну из дорогих лодок, уселся на корме с важным видом и, сложив на груди руки под просторным плащом, приказал грести к Уайтхоллу. Благополучно прибыв во дворец, он спросил мейстера Линклейтера, помощника смотрителя кухни его величества. Ему ответили, что мейстера Линклейтера нельзя видеть, так как он занят приготовлением куриного бульона с луком-пореем для самого короля.
— Передайте ему, — сказал Мониплайз, — что приятель-земляк желает поговорить с ним о весьма важном деле.
— Приятель-земляк? — переспросил Линклейтер, когда ему передали эту неотложную просьбу. — Ладно, впустите его, чтоб его черти взяли! Небось какой-нибудь рыжий долговязый эдинбуржец, прослышав о моем повышении, явился наниматься с моей помощью вертельщиком или кухонным служителем. Как мешают человеку, идущему в гору, всякие приятели, которые цепляются за его подол, надеясь, что он потянет их за собой. А-а, Ричи Мониплайз, ты ли это? Что привело тебя сюда? Если в тебе признают того олуха, что на днях испугал лошадь короля…
— Не будем вспоминать того, что было, сосед, — сказал Ричи. — Я опять по тому же делу: мне надо поговорить с королем.
— С королем? Ты совсем рехнулся, — проговорил Линклейтер и, повернувшись к своим помощникам, закричал: — Эй, следите за вертелами, бездельники! Pisces purga! Salsamenta fac macerentur pulchre, [149] я научу вас понимать латынь, мошенники, как подобает поварам короля Иакова! — Затем тихим голосом, предназначая свои слова для ушей одного Ричи, он продолжал: — Разве тебе не известно, как отличился вчера твой господин? Не скрою от тебя, что его выходка заставила кое-кого дрожать за свое место.
— Ну, хорошо, Лори, но на этот раз ты должен помочь мне вручить во всемилостивейшие руки короля вот это пустяковое прошеньице. Ручаюсь тебе, что содержание его придется королю как нельзя более по вкусу.
— Ричи, — ответил Линклейтер, — ты как будто задался целью прочесть молитву на конюшне, где за твоей голой спиной будут стоять два конюха с кнутами в руках и приговаривать «аминь».
— Нет, нет, дружище Лори, — возразил Ричи, — я теперь научился писать челобитные, и ты сам это увидишь, если передашь эту бумагу королю.
— Нет, я к ней пальцем не притронусь, — отвечал осторожный служитель королевской кухни. — Но вот сейчас королю в кабинет подадут куриный бульон с луком-пореем. Я не могу помешать тебе положить письмо между золотой чашей и подносом. Его святейшее величество непременно увидит письмо, когда поднимет чашу, чтобы выпить бульон.
— Этого только мне и надо, — сказал Ричи и положил письмо под чашу; едва успел он это сделать, как вошел паж, чтобы отнести кушанье королю.
— Так, так, сосед, — сказал Лоренс, когда бульон был унесен, — если это доведет тебя до лозы или до плети, то ты сам этого добивался.
— Никого другого мне за это винить не придется, — ответил Ричи с невозмутимым и самодовольным упрямством, которое составляло отличительную черту его характера; после чего он стал ожидать дальнейших событий, не замедливших произойти. Через несколько минут в кухне появился сам Максуэл и торопливо спросил, кто положил письмо на королевский поднос. Линклейтер заявил о полной непричастности к этому, а Ричи Мониплайз безбоязненно выступил вперед и торжественно произнес:
— Это сделал я.
— В таком случае следуй за мной, — сказал Максуэл, с любопытством поглядев на Ричи.
Они поднялись по потайной лестнице, по той самой лестнице, которая при дворе считалась более короткой дорогой к власти, чем даже grandes entrees. [150]
Когда они вошли в приемную — по описанию Ричи: «плохо убранную комнату», — провожатый сделал Ричи знак подождать, а сам скрылся в кабинете. Совещание продолжалось недолго, и когда Максуэл отворил дверь, чтобы выйти, Ричи услышал конец разговора:
— Ты уверен, что он нам не опасен? Я уже раз попался на удочку. Будь неподалеку, но не подходи к дверям ближе, чем на три локтя. Если я возвышу голос, кидайся ко мне на помощь, как сокол, но когда я буду говорить тихо, держи свои длинные уши подальше. А теперь впусти его.
По знаку Максуэла Ричи вошел и очутился перед лицом короля. Всякий человек такого происхождения и воспитания, как Ричи, да многие и познатнее, растерялись бы, оказавшись наедине со своим государем. Но Ричи Мониплайз был о себе слишком высокого мнения, чтобы почувствовать замешательство. Церемонно поклонившись, он снова выпрямился во весь рост и застыл как столб.
— Они у тебя, любезный, у тебя? — возбужденно спросил король, суетясь как в лихорадке и разрываясь между надеждой, нетерпением, страхом и недоверчивостью. — Давай их сюда, давай и не говори ни слова, я повелеваю тебе как нашему подданному.
Ричи вынул из-за пазухи шкатулку и, опустившись на одно колено, подал ее королю; тот торопливо открыл ее и, увидав рубиновое ожерелье, уже знакомое читателю, впал в какой-то экстаз, принялся целовать драгоценные камни, словно одушевленные существа, и без конца повторять с ребяческим восторгом: Onyx cum prole, silexque. Onyx cum prole! [151] Ах вы мои славные, любезные искорки, мое сердце трепещет, как птичка, от радости, что я снова вижу вас.