Читать интересную книгу Сочинения. Том 1 - Евгений Тарле

По желанию О’Коннеля, многие члены ассоциации с утра следующего дня стояли на дорогах, ведущих к Клонтэрфу, и убеждали шедших на митинг возвратиться домой, сообщая об отмене собрания. Еще с рассвета пушки дублинского гарнизона были расположены жерлами к клонтэрфской дороге; густые массы кавалерии и пехоты шли к месту митинга и располагались бивуаками у Клонтэрфа. Публика прогуливалась отдельными кучками, но едва только обнаруживалась в каком-либо пункте тенденция к образованию большой толпы, тотчас же туда направлялись солдаты и разъединяли собравшихся. На всех стенах, заборах и столбах висели прокламация вице-короля и извещение О’Коннеля; народ подходил, читал и отходил в сторону. День окончился спокойно; к вечеру все разошлись по домам.

Смущение овладело большинством ирландского общества, шедшим за О’Коннелем, раздражение — меньшинством, которое симпатизировало журналу «Нация». Но моральные последствия происшедшего выяснились не сейчас во всей полноте, ибо события слишком стремительно следовали одно за другим. Молодежь, группировавшаяся возле журнала «Нация», выражала порицание поведению О’Коннеля. Члены ассоциации и приверженцы О’Коннеля доказывали, что всякий иной способ действий, кроме выбранного их лидером, был бы безумием и преступлением. Конечно, ничего не стоило бы ответить на прокламацию вице-короля запальчивым вызовом, не отменить митинга и устроить на следующий день целое сражение. Но какой смысл это имело бы? Народ был бы перебит ружьями и пушками, а неубитые попали бы в ссылку или на виселицу; всякое движение надолго было бы парализовано, как это и прежде случалось после революционных взрывов и усмирений в Ирландии. Доводы Даффи, Дэвиса, Диллона и их друзей сводились к следующему. Они сами всегда говорили и предупреждали, что не нужно употреблять слишком сильные выражения, не влагая в них по всей совести всего того реального смысла, какой им соответствует. Зачем О’Коннель заявлял публично перед Ирландией, перед Англией, перед всем миром, что Роберт Пиль не посмеет прекратить агитацию грубой силой. Зачем он грозил сопротивлением, если мог знать наперед, что ни на какое сопротивление не пойдет сам и не поведет никого? Он понадеялся на тот прием, который так помог в конце 20-х годов, когда решался вопрос об эмансипации католиков. Тогда он тоже грозил, что при неуступчивости правительства в Ирландии можно ожидать революционной смуты, которую он пока всячески сдерживает; и правительство, т. е. этот самый Роберт Пиль, Веллингтон и их товарищи, тогда уступило. Но теперь ставка борьбы уже не та: отмены унии одними угрозами достигнуть невозможно, и это нужно было предвидеть. Между консервативным правительством 20-х годов и консервативным правительством 40-х годов, между тогдашним Робертом Пилем и нынешним Робертом Пилем лежит десятилетие, 30-е годы, эпоха вигов, эпоха дружбы О’Коннеля с либеральным кабинетом. О’Коннель привык за это время к словесной, парламентской борьбе, к сделкам с партиями и забыл, что беседовать с враждебным правительством в зале Вестминстерского дворца — это одно, а угрожать ему же чуть ли не вооруженным сопротивлением — совсем другое, и что приемы словесных запугиваний, заведомо фальшивых, имеют то неудобство, что страшно компрометируют оппозицию, к таким приемам прибегающую, и компрометируют ее надолго. Так судили люди, недовольные поведением О’Коннеля. Они предсказывали начало эры унижений, но, повторяем, события пошли настолько быстро, что раскол несколько отсрочился: едва успевали переживать новые и яркие впечатления.

В воскресенье, 8 октября, как сказано, митинг не состоялся, и все прошло тихо. В пятницу, 13 октября, появилось известие, что правительство теперь намерено уничтожить «Ассоциацию против унии», воспретить сборы в ее пользу, прекратить всякие собрания, имеющие связь с этим движением, и арестовать вожаков. На другой день (14 октября) О’Коннель, его сын Джон, секретарь ассоциации Томас Стиль, издатель умеренного «Freeman’s journal» доктор Грей, редактор «Нации» Даффи и еще 7 человек были арестованы. К ним было предъявлено обвинение в «заговоре с целью возбуждения недоброжелательства среди подданных ее величества», с целью ослабления их доверия к отправлению правосудия и с целью достижения незаконными способами перемен в конституции и правительстве страны; кроме того, они обвинялись в возбуждении неудовольствия среди войск ее величества. О’Коннель был освобожден по внесении залога до суда и тотчас же обратился с воззванием к ирландскому народу, убеждая его ни в малейшей степени не нарушать порядка и спокойствия.

Чего хочет Роберт Пиль? Этот вопрос с самой нескрываемой тревогой задавало себе теперь ирландское общество. Что это явственная провокация, не сомневались даже многие из тех, для которых смысл запрещения митинга 6 дней тому назад не был вполне ясен. Но было ли так на самом деле? Роберт Пиль, конечно, никогда этого не говорил. Он вообще не охотник был говорить о политических делах вне стен парламента, а о мотивах своих поступков — даже и в стенах парламента. Товарищ его, старый герцог Веллингтон, оказался разговорчивее. «Pour la canaille il faut la mitraille», — с восторгом повторял он фразу одного папского нунция, сказанную однажды в Лиссабоне по поводу народного возмущения. «Pour la canaille il faut la mitraille» — говорил Веллингтон, встретившись на великосветском лондонском обеде в ту памятную для Ирландии недолю, которая началась воспрещением клонтэрфского митинга, а окончилась арестом предводителей национального движения. Герцог верил в исцелительные свойства картечи и стойко поддерживал это свое убеждение относительно ирландских дел. Ирландское общество не знало тогда его фразы, которую узнало спустя много десятилетий из мемуаров, но считало поступки Пиля красноречивее всяких слов. И именно потому было придавлено и ждало, что будет дальше.

Консервативная английская пресса ликовала и многократно выражала мысль, что виги за свое долгое владычество сильно испортили ирландский народ и внушили О’Коннелю смешные и превратные суждения о собственной силе. Пресса говорила, что суровые шаги давно нужно было предпринять, но «лучше поздно, чем никогда», и Пиля можно только поздравить с его решительным образом действий на пользу отечества, которому ирландские сепаратисты столь долго и безнаказанно грозили расчленением. С доверием взиралось при этом и на суд, которому предстоит высказаться по поводу вины О’Коннеля и его товарищей. Ирландское общество боялось, что это доверие будет оправдано и что, как обыкновенно бывало до тех пор во время политических ирландских процессов, списки присяжных заседателей будут старательно подобраны в известном духе. Митингов, конечно, не было, на улицах и площадях была тишина, в деревнях глухо, образованное общество ждало процесса, крестьяне боролись с острой зимней нуждой. В середине ноября обвиняемым вручили обвинительный акт с подробным обозначением всех их преступлений. Всех преступлений оказалось в общей сложности 43, причем 16 состояло в присутствии на митингах этого года, так называемых митингах-монстрах, 15 — в присутствии на обыкновенных митингах, 10 — в напечатании возмутительных статей, остальные — в аналогичных поступках (печатании отчетов о митингах и пр.). Обвинения эти были изумительны даже в глазах английских судебных властей в Ирландии (кроме принимавших участие в составлении акта). В присутствии на митингах следует обвинить чуть ли не все ирландское население, говорили критики, а в печатании отчетов — все газеты Соединенного королевства Великобритании и Ирландии, ибо даже консервативные органы в этом грешны.

Суд начался. 15 января 1844 г. огромная толпа запрудила улицы, ведущие от дома О’Коннеля к помещению дублинского суда. Зала судоговорения была переполнена так, что пройти было трудно. О’Коннеля и его товарищей встретили по пути изъявлениями привета и симпатии. Уже при начале разбирательства защитники обвиняемых указали на то, что списки присяжных составлены несогласно с законом, что из большого списка было вычеркнуто очень много имен и по большей части именно католиков, неизвестно на каком основании. Обвинитель в весьма продолжительной речи старался доказать, что присяжные заседатели имеют тут дело с широко разветвленным заговором, но фактов никаких в подтверждение этого мнения не приводил, а довольствовался цитатами из газет, из отчетов о речах и т. п. Защита совершенно отвергала обвинение и настаивала на полнейшей законности всех поступков и слов подсудимых. После двадцатипятидневного судоговорения все подсудимые были обвинены почти во всех взведенных на них преступлениях (относительно каждого было поставлено несколько вопросных пунктов). Подобранные присяжные исполнили свое дело так, что оправдали всецело доверие производивших подбор. Между постановлением вердикта и окончательным приговором прошло довольно продолжительное время.