стоял громадный бронированный сейф. Он, как оказалось, хранил еще одну тайну господина святого Абдул-ар-Раззака.
Просматривая письма, донесения, разведывательные сводки, оказавшиеся на полках и в ящиках сейфа, Алексей Иванович установил, что все записи велись на немецком языке. Выяснилось, что одним из высших духовных лиц провинции Хорасан был ференг — немец…
В башне, наряду со многими ультрасовременными приспособлениями, имелось многое, от чего пахнуло затхлостью глубокой древности. На зубчатых стенах лежали гигантские бревна, которые легко было столкнуть и которые, скатываясь, могли сбить приставные лестницы или раздавить целую ватагу воинов. Бросились в глаза и котлы с застывшей смолой, чтобы лить ее, растопленную, на головы штурмующих, и многое в том же духе.
— Да, святыня подкреплена крепостью! — сказал Мансуров, обегав с малышом Джемшидом все «стратегические точки». — Запомни, сынок, как деспоты оберегали свою шкуру.
— Дедушка тоже здесь хотел воевать, — важно сказал мальчик. У него глазенки горели от любопытства и восхищения. — И я бы отсюда стрелял в черных людей!
Мансуров и Шагаретт только переглянулись.
— Ох уж эти мне воины! — грустно заметила молодая женщина, привлекая к себе мальчика.
— Воевать! — вырываясь из ее рук, кричал малыш. — Когда будем воевать? Я возьму вон ту винтовку!
— Повоюем завтра, если придется. А сейчас воины отправляются спать. Шагом марш!
Малыша с трудом увела Шагаретт в соседнюю михманхану. Мансуров задумался. Постучались.
— Заходите! — сказал Мансуров и настороженно посмотрел на дверь. Вроде вождь еще не приехал. С башни открывался отличный обзор всей степи это Мансуров заметил еще с вечера. Света автомобильных фар на горизонте не было видно. Где-то вождь, старый Джемшид, со своими провожатыми застряли основательно.
В михманхану вошли пуштун — начальник уезда и… вездесущий Аббас Кули.
— Крепость! — поздоровавшись, воскликнул Аббас Кули. — Господин мюршид построил настоящую кала — крепость. Здесь я первый раз. Мюршид никого не пускал сюда.
— А аллемани? Ведь теперь ясно, кто был главным начальником всех хорасанских и гератских немцев. Абдул-ар-Раззак…
— Немцев тоже сюда не пускал. Дурак он был бы, если бы пустил. Может быть, был сам аллемани, но не пускал. Управлял, повелевал, распоряжался, но не пускал. Разрешите, я налью себе и нашему другу чаю. Проголодались.
— Давайте! Шагаретт укладывает сына. Сейчас придет и распорядится.
— Вы сына возьмете с собой?
— Да.
— Джемшид не отдаст внука.
— Вопрос решен.
— Джемшид не отдаст внука.
Заговорил с полным ртом пуштун:
— Мальчика отберете только оружием.
— В чем дело? Я же договорился.
— Мехр заплатили — заплатили. Клятву выпили — выпили. Старейшины слово завязали — завязали. А мальчика не отдаст. Вот скоро приедут — увидите. Старик нарочно сюда вас заманил.
— Ловушка! — мрачно сказал Аббас Кули, уплетая с аппетитом все, что попадало ему на суфре под руку.
— Ловушка? Ну, мы еще посмотрим! — с возмущением воскликнул Мансуров. — Еще неизвестно, кто попал в ловушку.
Но он сразу же остыл.
— Жаль, что вы, Алеша-ага, послали своего аскера-шофера помогать этому змею хитрости и коварства.
— Вождь, старый Джемшид, — заметил пуштун, — торговец интригами и заговорами. Я знаю. — Он был немногословен. Угощения на суфре сделали его сдержанным в разговорах. — Была бы у вас ваша пыхтелка, сели бы в нее, взяли бы мальчика, его мать и уехали бы. А мы тут вместе с моими кочакчами и с его аскерами объяснили бы джемшидам положение звезд и прочих светил. Вон тут какие стены! Ай-ай! Какие стены! — воскликнул пуштун, чуть не подавившись холодной бараниной.
— Балаган какой-то! — возмутился Мансуров.
Аббас Кули и пуштун самозабвенно чавкали. Они действительно проголодались.
— В кочевьях чтут свои договора и слово! — после паузы проговорил Алексей Иванович. — А старый Джемшид все же дед мальчика и отец его матери. Джемшид хозяин своего слова. Он не захочет вредить своей семье. Он не пойдет против воли небес, наконец. Он едет сюда, чтобы освятить договор в этой святыне, где… — Он запнулся. Ему не хотелось упоминать, что прекрасная джемшидка считается пророчицей и что слово пророчицы веско и уважаемо.
Аббас Кули почтительно встал:
— Госпожа — ваша супруга. Но она пророчица. А что скажет и сделает пророчица, знает… — он поднял глаза к небу, и все его лицо сморщилось в таинственную гримасу.
Пуштун тоже встал и помотал головой:
— Темны и неясны мысли пророков.
— Я уверен! — воскликнул Мансуров. И тут сердце его кольнуло едва заметное сомнение. Что-то неуловимое в поведении Шагаретт породило это сомнение.
Она молчала при последнем разговоре со старым Джемшидом. Черным видением, закутанная в черное искабэ, она стояла у притолоки двери в шатре и не сказала ни слова. Она молчала, когда Мансуров почти насильно усадил ее в автомобиль вместе с сыном. Она ни слова не сказала о дальнейших планах, пока они ехали целый день по степи. Она много, излишне много говорила вечером о мавзолее, о мюршиде и его изощренных хитростях и интригах, о его подлости, но о главном она молчала. Да, Шагаретт делалась молчаливой, едва он заговаривал о том, как они поедут в Мешхед и оттуда он проводит ее и мальчика через Кучан и границу в Ашхабад. Почему она молчала?
Он посмотрел в узкое окно. Сквозь узор кованой изящной решетки он увидел не темный бархат неба, а яркий сноп света.
— Едет! — прозвучал из-за плеча голос Аббаса Кули. — Алеша-ага, когда чужаки приезжают в дом, им предлагают в прихожей снять с себя и положить на сундук все оружие: ружья, мечи, револьверы, даже ханджары, то есть кинжалы…
— Пойду распоряжусь, — сказал пуштун, поспешив к двери и с сожалением поглядывая на суфру, где оставалось немало вкусных вещей.
— Стойте, я не могу допустить, чтобы так обращались с моим тестем, с почтенным вождем племени!
Но пуштун уже шлепал своими туфлями по ступеням лестницы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Поводья терпения упустил я из рук.
Салих
Души мучеников, подобие священным голубям, улетают в рай. Нежные тела мучеников избирают своим местонахождением сырость земли.
Али ибн Иса
Сладкоязычный и змею из недр земли вытащит.
Рудаки
Стоимость некоторых вещей удваивается со временем, как это бывает с выдержанным французским вином. Под вещами Аббас Кули подразумевал дружбу.
Почему дружба сравнивалась с вином? Почему мусульманин Аббас Кули восхвалял вино? По Корану вино запретно. Винопитие при многих халифах каралось смертью.
«Кубок в руке лучше десяти тысяч дел». Он забывал, что «Название вину — ссора и скандал».
В душе Аббас Кули был скорее вольнодумцем и эпикурейцем, Омаром Хайямом, нежели жестоким, каменным фанатиком халифом Мамнуном, отрубившим голову своему родному дяде только за то, что