Читать интересную книгу "Реализм и номинализм в русской философии языка - Владимир Викторович Колесов"

свойственный аналитическому суждению. Сказуемое рождается из подлежащего как образ иного, данного в понятии. Сказуемое есть вглубление в подлежащее, которое неизменно в своей онтологичности. Но образ понятия есть символ, и Булгаков, естественно, говорит о мифе.

«Содержание мифа представляет собой суждение, утверждающее известную связь между подлежащим и сказуемым. На каком же языке высказывается это содержание? есть ли это язык понятий, подлежащих философской обработке не только в своем значении, но и в самом своем возникновении, или же это суть знаки иной природы и строения, находящиеся в таком примерно отношении к философским понятиям, как образы искусства? – о них можно философствовать дискурсивно, но в наличности своей они даны мышлению. Очевидно, такова природа и образов религиозного мифа, его символика. Содержание мифа выражается в символах. Что же такое религиозный символ?» (Булгаков 1917: 64).

Все три содержательные формы Булгаков перебрал в их последовательности и остановился на символе как знаке синкретического суждения (= мифа).

Теперь необходимо рассмотреть их подробнее – и характер суждения, и синкретичность его.

6. Сказуемое

Сказуемое выражает «феноменологическое бытие», «глагол рисует», а

«связка выражает мировую связь всего со всем» (Булгаков 1953: 65, 71).

Точка зрения, типичная для реалиста, который (в данном случае) соединяет идеальность ноумена, выраженного в подлежащем, с реальностью феномена (вещи), выраженного в сказуемом. Суждение потому раскрывает подлежащее, что подлежащее есть субстрат Логоса.

«Для сказуемого, – мира феноменального, ищется подлежащее – субстанция, – ουσια. Всякая философская система есть в этом смысле предложение, конечно, более или менее развитое, или система предложений» (там же: 105).

В «Философии имени» Булгаков уточняет свое понимание указанных категорий.

«Весь синтаксис простого предложения сводится к различию и расчленению двух функций – подлежащего и сказуемого» (там же: 87),

так что грамматика предстает как «конкретная гносеология» (там же: 94). В этом смысле и реализм Булгакова можно было бы назвать «грамматическим реализмом».

«Синтаксис …есть почти чистая логика»,

а

«логика есть внутренняя норма для мысли» (там же: 117 и 115).

«Связка (copula) как в своем чистом виде и непосредственном грамматическом выражении вспомогательного глагола есть, так и в замаскированном, играет первостепенную роль в онтологии языка, есть самая его основа, тот цементирующий клей, без которого языка или речи не было бы, а могли бы быть, самое большее, атомы речи, ее элементы, – отдельные слова, корни-идеи, без значимостей и соотношений <…> Связка вообще выражает энергию (ενεργεια), которою выявляется, обнаруживается субъект в том или ином, а в частности и в словесном определении» (там же: 70 и 61).

«Соединение представлений в сознании есть суждение»

– типично психологическая точка зрения, но понятная в устах Булгакова, для которого субъект Я одновременно есть и абсолют Логоса. Суждение, оно же и предложение, лежит в основе всякого познания, «в качестве готового и без дальнейшего анализа уже понятного» (там же: 92). В основе познания лежит предложение, но основой знания является слово,

«ибо слово обладает значимостью, оно есть не „понятие“, выше которого не знает Кант, но то, что выше, ибо реальней понятия, идея» (там же).

Новая «закрутка» терминологии не есть путаница; наоборот, это обогащение знания о суждении-предложении, поскольку теперь речь идет о другом: о явленности подлежащего в слове. Слово предстает одновременно и как совокупность содержательных своих форм (идея есть инвариант образа, понятия и символа), и как имя. Происходит процесс именования, для которого важны и связка, и предикат. Предикативность есть чистая «мысленность», а подлежащее – онтологический центр предложения-суждения (там же: 93 и 96) – именно потому, что подлежащее есть слово.

«Накопление сказуемых около данного подлежащего дает определение, фиксируемое термином, а под данное определением понятие подводятся имеющие также свои сказуемые или признаки имена…» (там же: 133).

Происходит постоянный процесс наполнения понятия содержанием, а образа – смыслом. И только когда это кончено – возникает символ: образное понятие.

Суждение → предложение → именование <…> постепенным вхождением в сферу языка Булгаков показывает отчуждение от вещного мира, вглубление в концепт, во вневременное и внечувственное, поскольку всякое слово, в конце концов, есть Слово (там же: 97).

Сказуемое в таком случае есть просто явленность того же имени, оно

«говорит обо всём, есть общее слово, мировой логос. Этот логос встает из глубин природы ипостаси, которая чрез него познает свою собственную природу и богатство»,

путем построения аналитического суждения (Булгаков говорит только о них).

Но сказуемое не равно одному предикату. Субъект и предикат –

«эта двоица не останавливается на двойственности, а ведет к троице. Сказуемое не исчерпывается одним предикатом, но восполняется, связуется с субъектом связкой, бытием»,

и принцип отношения оказывается весьма существенным в подобном понимании суждения. Без связки реальность

«бескрасочна и нема, бессознательна и бессмысленна. Онтологизм подлежащего и сказуемого (субъекта и предиката) становится феноменальным именно благодаря введению их в реальность связкой. Связка есть исполняет роль да будет!, которое оживляет всё суждение. Бытие алогично и вместе с тем насквозь пронизано логосом, который, однако, без него (без бытия в связке. – В.К.) бессилен» (там же: 71 – 72).

Да и сама

«реальность существует только в отношении между ипостасью (Я, субъектом. – В.К.) и ее природой (предикатом. – не-Я. – В.К.), в движении от одной к другой» (там же),

– чисто идеальном движении.

7. Синкретизм

Как и у Флоренского, слово у Булгакова синкретично.

В этой синкретичности всё как бы ввинчено одно в другое и предстает в единстве логики (объект), психологии (субъект) мышления и собственно языковых категорий как ее формы.

Вместе с тем, слово само по себе входит в своеобразный «синонимический ряд» с повышением степеней отвлеченности во всё большей синкретичности смысла: слово → имя → логос. Например, слово толкуется и как сращение идеи со звуком (лексема: «слово есть звуковой знак – форма звука» (Булгаков 1953: 12)) и как символ смысла; кроме того, слова существуют только потому, что есть Слово (там же: 74) и по этой причине слова суть идеи (в функции подлежащего), которые раскрываются в сказуемом («сказуемые суть чистые смыслы» – раскрытые идеи) (там же: 75). Таким образом слово одновременно и онтологическая, и гносеологическая категория.

Напротив, имя есть идея (в платоновском смысле), даже местоимения (эгоцентрические слова) являются как символы ноуменальности – «жест