Читать интересную книгу Семья Тибо.Том 1 - Роже Мартен дю Гар

— Куда ты? — снова крикнул он и попытался приподняться. Он открыл глаза и, видимо, успокоенный присутствием Антуана, обратил к нему затуманенный слезами взгляд. — Несчастный, — пробормотал он. — Его, дружок, гугеноты заманили… Отняли его у нас… Это все они! Это они толкнули его на самоубийство…

— Да нет, Отец, — воскликнул Антуан. — К чему мучить себя мыслью, что он непременно…

— Он убил себя! Уехал и убил себя!.. (Антуану почудилось, что старик шепотом добавил: «Проклятый!» Но он мог и ошибиться. Почему «проклятый»? Это же действительно бессмысленно.) Конца фразы он не расслышал — ее заглушили отчаянные, почти беззвучные рыдания, перешедшие в приступ кашля, но и кашель быстро утих.

Антуан решил, что отец засыпает. Он сидел, боясь шелохнуться.

Прошло несколько минут.

— Скажи-ка!

Антуан вздрогнул.

— Сын тети… ну помнишь? Да, да, сын тети Мари из Кильбефа. Хотя ты не мог его знать. Он ведь тоже себя… Я был еще совсем мальчишкой, когда это случилось. Как-то вечером из ружья, после охоты. Так никто никогда и не узнал… — Тут г-н Тибо, увлеченный своими мыслями, ушедший в воспоминания, улыбнулся. — …Она ужасно досаждала маме песенками, все время пела… Как же это… «Резвая лошадка, гоп, гоп, мой скакун…» А дальше как? В Кильбефе во время летних каникул… Ты-то не видел таратайки дядюшки Никэ… Ха-ха-ха!.. Однажды весь багаж прислуги как опрокинется… Ха-ха-ха!..

Антуан резко поднялся с места; эта веселость была ему еще мучительнее, чем слезы.

В последние недели, особенно после уколов, нередко случалось, что старик в самых непримечательных, казалось бы, подробностях вспоминал былое, и в его уже ничем теперь не занятой памяти они вдруг ширились, как звук в завитках полой раковины. Он мог несколько дней подряд возвращаться к ним и хохотал в одиночестве, как ребенок.

С сияющим лицом он повернулся к Антуану и запел, вернее, замурлыкал странно молодым голосом:

Резвая лошадка,Гоп, гоп, мой скакун,Ла… ла… как же сладко…Ла… ла… ла… табун!

— Эх, забыл дальше, — досадливо вздохнул он. — Мадемуазель тоже хорошо эту песенку помнит. Она ее пела малышке…

Он уже не думал больше ни о своей смерти, ни о смерти Жака. И пока Антуан сидел у его постели, старик, без устали вороша свое прошлое, вылавливал из него воспоминания о Кильбефе и обрывки старой песенки.

III

Оставшись наедине с сестрой Селиной, он сразу обрел свою обычную степенность. Потребовал овощного супу и без протестов дал накормить себя с ложечки. Потом, когда они вместе с сестрой прочитали вечерние молитвы, он велел потушить верхний свет.

— Будьте любезны, сестра, попросите Мадемуазель зайти ко мне. И соблаговолите также созвать прислугу, я хочу с ними поговорить.

Мадемуазель де Вез, недовольная, что ее требуют в неурочный час, мелко семеня, переступила порог спальни и остановилась в дверях, чтобы передохнуть. Как ни старалась она поднять глаза к постели, ей это не удавалось, мешала согнутая спина, и она видела только ножки мебели, а в тех местах, куда падал свет, потертый ворс ковра. Монахиня хотела было пододвинуть ей кресло, но Мадемуазель отступила на шаг, она предпочитала простоять на одной ноге на манер цапли хоть десять часов подряд, лишь бы не прикоснуться своими юбками к этим сиденьям, верным рассадникам микробов!

Обе служанки боязливо жались одна к другой, две еле различимые в полумраке фигуры, лишь временами на них падал отсвет разгоревшегося в камине огня.

Несколько секунд г-н Тибо собирался с мыслями. Ему было мало спектакля, разыгранного в честь Антуана, старика терзало неотступное желание добавить к нему еще одну сцену.

— Я чувствую, что мой конец уже недалек, — начал он, покашливая, — и я решил воспользоваться минутой затишья среди моих страданий… среди моих мук, посланных мне свыше… дабы сказать вам последнее прости.

Сестра, складывавшая полотенца, от удивления замерла на месте. Мадемуазель и обе служанки растерянно молчали. В мозгу г-на Тибо мелькнула мысль, что сообщение о его скорой кончине никого, в сущности, не удивило, и он поддался на миг чувству жестокого страха. К счастью для него, сестра, самая смелая из всей четверки, воскликнула:

— Но, сударь, вам с каждым днем делается все лучше, зачем же говорить о смерти? Вот доктор вас услышит.

При этих словах г-н Тибо ощутил, как крепнет его нравственная энергия. Он насупил брови и, махнув непослушной рукой, призвал болтушку к молчанию.

Затем продолжал, словно читая наизусть:

— Готовясь предстать перед небесным судией, я прошу прощения. Прощения у всех. Порой я без должной снисходительности относился к ближнему своему. Возможно, суровость моя оскорбляла привязанность тех… тех, кто жил в моем доме. Признаю это… Я ваш должник… Должник всех вас… Вас, Клотильда и Адриенна… В особенности вашей матери, которая сейчас прикована… которая, подобно мне, прикована сейчас к ложу страданий… и которая в течение четверти века давала вам великий пример служения… И в отношении вас, Мадемуазель, вас, которая…

Но тут Адриенна вдруг так отчаянно зарыдала, что больной встревожился и сам чуть было не расплакался. Он всхлипнул, но удержался и продолжал, выделяя голосом каждое слово:

— …вы, которая принесли в жертву ваше скромное существование, дабы занять свое место у нашего осиротевшего очага… дабы следить, чтобы не погас светильник… наш семейный светильник… Кто был более, чем вы, достоин… заменить детям ту… которую вы воспитали?

В паузах между фразами из темноты доносилось дружное женское всхлипывание. Спина старушки согнулась сильнее обычного, голова непрерывно покачивалась, губы тряслись, и в тишине казалось будто она слегка причмокивает.

— Благодаря вам, благодаря вашим неусыпным заботам наша семья смогла продолжать идти своей дорогой… своей дорогой под взором господним. Перед лицом всех приношу вам свою благодарность; и к вам, Мадемуазель, обращаюсь я с последней своей просьбой. Когда наступит роковой час… — Потрясенный собственными словами, Оскар Тибо был вынужден замолчать, чтобы побороть свой страх, сделать паузу, поразмыслить о своем теперешнем состоянии, прочувствовать благотворную передышку после укола. Он продолжал: — Когда пробьет роковой час, препоручаю вам, Мадемуазель, прочесть вслух ту самую чудесную молитву, помните «Отходную к… к светлой кончине», которую… — помните? — мы с вами читали… у одра моей бедной жены… в этой же самой спальне… под этим же самым распятием…

Взгляд его пытался проникнуть в темноту. Эта спальня красного дерева, обитая голубым репсом, уже давно была его. В этой спальне некогда в Руане на его глазах один за другим скончались его родители. Спальня последовала за ним в Париж, она стала его, когда он был еще совсем молодым человеком. Потом она стала супружеской спальней… Холодной мартовской ночью здесь появился на свет Антуан. Потом, через десять лет, тоже ночью, но зимней, его жена, дав жизнь Жаку, скончалась здесь; покойница лежала на этой широкой постели, усыпанной фиалками; изошла кровью…

Голос его дрогнул:

— …и, надеюсь, наша святая, наша возлюбленная подруга… пошлет оттуда мне свою помощь, уделит своего мужества… своего смирения, которое она проявляла столько раз… да… да… — Он закрыл глаза и неловко сложил руки.

Казалось, он спит.

Тут сестра Селина махнула служанкам, чтобы они разошлись без шума.

Прежде чем покинуть спальню хозяина, они пристально посмотрели на него, словно постель была уже ложем смерти. Из коридора еще доносились рыдания Адриенны и приглушенная болтовня Клотильды, которая вела под руку Мадемуазель. Они не знали, куда им приткнуться. Кое-как добрались до кухни и уселись там в кружок. Они плакали. Клотильда заявила, что следовало бы бодрствовать всю ночь, чтобы при первом же зове больного бежать за священником, и, не теряя зря времени, стала молоть кофе.

Одна только монахиня не потеряла присутствия духа, — сказывалась привычка. Для нее такое безмятежное состояние больного было вернейшим доказательством того, что умирающий глубинным своим инстинктом по-настоящему не верит — и часто напрасно не верит — в неминуемую смерть. Вот почему, прибрав комнату и прикрыв вьюшку, она спокойно приготовила раскладную кровать, на которой спала здесь же, в спальне. И через десять минут в темной комнате монахиня, не обменявшись с больным ни словом, мирно и незаметно, как и каждый вечер, перешла от молитвы ко сну.

А г-н Тибо не спал. Двойная порция морфия, хоть и давала блаженную передышку, гнала прочь сон. Сладостная неподвижность, полная мыслей, планов. Казалось, посеяв страх в сердцах близких, он тем самым окончательно очистился от собственной боязни. Правда, мерное дыхание спящей сиделки немного его раздражало, но он с удовольствием думал о том, что после выздоровления он ее рассчитает, конечно, отблагодарив, — например, внесет известную сумму в дар их общине. А сколько? Там посмотрим… Уже скоро. Ах, как же ему не терпелось снова начать жить! Как-то там управляются без него со всеми благотворительными делами?