Гонзаго поднял длань, призывая к тишине.
– С пятым ударом часов каждый должен покинуть сад. Таков порядок для всех, – сказал он.
– Ваше сиятельство, – ответил Эзоп II, он же Иона, спокойным рассудительным тоном, словно выступающий на процессе адвокат. – Прошу вас с подобающей случаю беспристрастностью соблаговолить взять во внимание тот факт, что мое положение существенно отличается от положения всех остальных. Ведь никто, кроме меня, не взял в найм собачью будку.
– Это верно! – поддержали Иону отдельные голоса.
– Допустим так, но что из этого следует? – недоумевали другие.
– Я купил это место вчера утром за 30 000 ливров, и с того момента в конуре не имеет права находиться никто, кроме меня. Между тем, придя в сад сегодня поутру, я в ней обнаружил Медора. Пес проспал на моей территории всю ночь. Где же справедливость? Согласитесь, я не могу с собаки потребовать штраф, и потому полагаю, что в порядке компенсации за понесенный ущерб в правах нанимателя мне будет дозволено провести предстоящую ночь здесь. Словом заявляю, что не уйду, пока меня не выставят силой. Я сказал, добрые господа!
На сей раз даже Гонзаго рассмеялся. Затем он с согласием кивнул головой, и привратник удалился.
– Ну-ка выбирайся оттуда! – распорядился принц.
Иона немедленно подчинился, приблизился к принцу и поклонился, как хорошо воспитанный человек.
– Почему ты хочешь здесь ночевать? – спросил Гонзаго.
– Потому, что место здесь безопасное, а у меня теперь появились денежки.
– Значит, ты считаешь, что, сняв за весьма высокую цену будку, извлек для себя выгоду?
– Еще какую, ваше сиятельство! Ведь здесь куют золото. Я это предчувствовал и не ошибся.
Гонзаго поощрительно хлопнул Эзопа II по плечу. От внезапной боли тот не смог сдержать стона. Прошлой ночью точно то же произошло в коридоре перед комнатой консьержа ле Бреана.
– Что с тобой? – удивился принц.
– Да так, пустяки, ваше сиятельство. После ночного бала у меня ломит все тело.
– Малость переусердствовал в танцах! – подтрунил Ориоль, и соратники опять захихикали.
Гонзаго окинул их холодным взглядом и, печально улыбнувшись, заметил:
– Вам угодно веселиться, господа? Что-то вы слишком часто смеетесь, – и я – вместе с вами. Как бы нам всем скопом не сесть в калошу. Вот тогда уж он над нами посмеется так, что пупок развяжется.
– Что вы, ваше высочество? Мне бы, и в голову такое никогда не пришло! – совершенно потерявшись от смущения, пробормотал горбун.
– Слушайте, что я говорю, – продолжал Гонзаго. – Слушайте и мотайте на ус. Итак, вполне отдавая отчет своим словам, заявляю: Вот ваш начальник.
Принц указал на горбуна. Эти слова показались столь странными, что никто даже не решился возразить.
– Да, да. Вы не ослышались. Отныне он будет вами руководить. Он заслужил это право, потому что сумел один сделать больше, чем вы все вместе: пообещал привести на бал к регенту мсьё де Лагардера и сдержал слово.
– Если бы монсиньор доверил это поручение нам… – начал было Ориоль, но Гонзаго даже не взглянув в его сторону, продолжал:
– Господа, мсьё де Лагардер не тот человек, которого можно заставить плясать под чужую дудку. Да. Не хотелось бы мне, чтобы любому из вас пришлось это ощутить на своей шкуре. Но как знать?
Все с тревожным вниманием взирали на Гонзаго.
– Мы здесь все свои и потому можем говорить без околичностей. Я хочу взять на службу этого маленького удальца, – Гонзаго опять указал на горбуна. – Я ему доверяю.
При этих словах Эзоп II, он же Иона, расцвел от гордости.
– Доверяю не меньше, чем вам, и потому говорю вам всем, господа, если Лагардер жив, нам грозит смертельная опасность!
Повисла гнетущая тишина. Более всех удивленным казался горбун.
– Неужто, он от вас сбежал? – широко раскрыв глаза, прошептал он.
– Ах, я сам этого твердо не знаю, – развел руками принц. – Разведка что-то сильно запаздывает. Я бы многое отдал, чтобы знать, знать, черт возьми, знать, к чему нужно готовиться!
Принц нервничал, – изъян характера, в котором его можно было уличить крайне редко. Его тревога передалась и остальным. В среде приверженцев было немало храбрецов: Навай, Шуази, Носе, Жирон, Монтобер уже не раз это доказывали. Но вот трое финансистов, особенно Ориоль, от страха побледнели, покрылись гусиной кожей, а гигант фон Батц почему-то даже позеленел.
– Слава Богу, – рассуждал Навай, – нас тут достаточно много. Все сильны, при шпагах…
– Вы говорите, не зная дела, – перебил Гонзаго. – Самое главное – сейчас нам всем собраться в кулак, и чтобы ни один не дрожал от страха больше, чем я, если он вдруг на нас нападет!
– Пресвятая сила! Ваше высочество! – закричали со всех сторон. – Мы всецело принадлежим вам!
– Я это знаю, господа, – холодно заметил принц, – знаю, потому, что сам об этом вовремя позаботился. Однако сейчас меня заботит другое. Давайте ка пока, чтобы скоротать время, уладим некоторые дороги. Я не забыл, что являюсь вашим должником, друг мой, – обратился принц к горбуну. – Вы оказали нам бесценную услугу.
– Ваше сиятельство преувеличивает!
– Сейчас скромность неуместна. Вы отлично потрудились. Назовите сумму вознаграждения.
Горбун все еще теребил свой кожаный мешок, с которым никак не мог расстаться.
– Право же, – пробормотал он. – Какой смысл?
– Черт побери! – повысил голос Гонзаго. – Ты, верно, хочешь потребовать слишком высокую плату?
Горбун, глядя ему в лицо, молчал.
– Тебе уже было сказано, приятель, – принц начал терять терпение, – я ничего не принимаю бесплатно. Любая даровая услуга на самом деле обходится слишком дорого, потому, что за ней всегда стоит тайный подвох. Изволь получить, что заслужил. Назови цену. Я этого требую!
– Давай, Иона, не робей, – подначивала горбуна компания. – В твоих руках все козыри. Удиви свет гениальным пожеланием!
– Коль скоро монсиньор настаивает, – со все возраставшей застенчивостью пробормотал горбун, – даже не знаю, как решиться сказать его светлости…, – уставившись в землю, Иона стиснутой ладонью елозил по шнурку на своем кожаном мешке, будто доил козу, – от неловкости он, казалось совсем потерялся, – его светлость будет надо мной смеяться…
– Готов побиться об заклад на сто луидоров, что наш друг Иона влюблен! – выкрикнул Навай.
Только Гонзаго и горбун оставались серьезными. Гонзаго был жаден, чтобы стяжать использовал любую возможность. Однако, его алчность никогда не становилась манией, – он не был скуп, не превращал деньги в культ, и, если требовалось, то мог, не считая, разбрасывать золото налево и направо. Теперь перед ним стояли две задачи: заполучить в свое распоряжение это таинственное орудие, то есть горбуна, и второе – разгадать его тайну. Ради их разрешения он готов был сделаться щедрым. То, что при сем присутствовали вассалы, ничуть его не смущало, скорее, напротив, подзадоривало.