– Вот это по-нашему, любезный Гарри! – отвечал старик, не скрывая своей радости. – Теперь мы разделаемся по-свойски. Мы подготовим индейцам такой праздник, какой им и не снился. Вы, Зверобой, конечно, разделяете образ мыслей вашего товарища. Деньги – всегда деньги, хоть бы они были выручены за индейский скальп.
– Нет, я не разделяю подобных взглядов. Я стану защищать вас, Томас Хаттер, на ковчеге, в «замке», в лесу, на лодке – везде, но никогда не изменю велению своего чувства. Вы хотите денег за индейские скальпы? Идите куда вам угодно, а я остаюсь здесь для защиты ваших дочерей. Сильный должен защищать слабого. Это в порядке вещей, и мои руки к вашим услугам.
– Гарри Непоседа, воспользуйтесь этим уроком! – послышался из другой комнаты кроткий, но одушевленный голос Джудит. Это доказывало, что она слышала весь разговор.
– Замолчишь ли ты, Джудит? – закричал рассерженный отец. – Ступай прочь! Мы толкуем о вещах, о которых не должны слышать женские уши.
Впрочем, Хаттер не принял никаких мер, чтобы удостовериться, послушалась его дочь или нет. Он только понизил голос и продолжал,
– Молодой человек говорит правду, Гарри, и мы можем ему доверить моих дочерей. Я думаю, собственно, вот о чем. На берегу озера теперь многочисленные толпы дикарей, и между ними достаточно женщин, хотя я не хотел этого говорить перед своими дочерьми. Очень вероятно, что это пока ни больше ни меньше, как группа охотников, которые не слышали еще ни о войне, ни о премиях за человеческие волосы, потому что, как видно по всему, они давно кочуют в этих местах.
– В таком случае зачем же они хотели ни с того, ни с сего отправить нас на тот свет? – сказал Гарри.
– Наверняка еще нельзя сказать, что таково было их намерение. Индейцы очень любят устраивать нечаянные засады и делать фальшивые тревоги, чтоб позабавиться над испугом мнимых пленников. Это в их характере. Они, без сомнения, хотели нахлынуть на ковчег, как снег на голову, и предложить свои условия. Когда же этот план не удался, они от злости начали стрелять. Вот и все!
– Пожалуй, и так, я согласен с тобой, дядя Том! В самом деле, им ни к чему таскать за собою женщин в военное время.
– Но охотники не расписывают тела разноцветной краской, – заметил Зверобой. – Это делается только в случае войны, и минги, которых я видел, без сомнения, гоняются не за оленями в этом месте.
– Слышишь, дядя Том? – вскричал Гарри. – У Зверобоя взгляд повернее какого-нибудь старого колониста, и если он говорит, что индейцы расписаны военной краской, значит, это ясно, как день.
– Ну так, стало быть, военный отряд наткнулся на толпу охотников, а с ними были женщины. Несколько дней тому назад проследовал через эти места гонец с известием о войне, и весьма вероятно, что воины пришли теперь звать своих женщин и детей и готовятся нанести первый удар.
– Может быть, и так! Но какая тебе-то польза, дядя Том?
– Денежная польза, любезный друг, – хладнокровно отвечал старик, бросив проницательный взгляд на обоих собеседников. – Волосы есть у женщин и детей, а Колония платит без различия за все скальпы, не разбирая, с какого черепа они содраны.
– Это бесчеловечно и позорно! – воскликнул Зверобой.
– Не горячись, любезный, – сказал Гарри. – Прежде выслушай в чем дело. Эти дикари прехладнокровно режут всякого человека, кто бы он ни был. Небось они не дают спуску твоим приятелям делаварам или могиканам. Отчего же в свою очередь и нам не сдирать волос с их черепов?
– Стыдитесь, господин Марч! – вскричала опять Джудит, приотворяя дверь.
– С вами, Джудит, я не намерен рассуждать: за недостатком слов вы умеете доказывать глазами, и я сознаюсь в своем бессилии против такого оружия. Жители Канады, видите ли, платят индейцам за наши волосы, почему же в свою очередь нам не отплатить…
– Нашим белокожим индейцам! – добавила Джудит, и в смехе ее послышалась грустная нотка. – Батюшка, не думайте об этом! Слушайтесь Зверобоя: он человек честный, совестливый, – не такой, как Генри Марч.
Тут Хаттер встал и, войдя в каюту, заставил своих дочерей удалиться на другой конец баржи, потом запер обе двери и вернулся. Он и Непоседа продолжали разговаривать. Так как содержание их речей выяснится из дальнейшего рассказа, то нет надобности излагать его здесь со всеми подробностями. Совещание длилось до тех пор, пока Джудит не подала простой, но вкусный ужин. Марч с некоторым удивлением заметил, что самые лучшие куски она подкладывает Зверобою, как бы желая показать, что считает его почетным гостем. Впрочем, давно привыкнув к кокетству своей ветреной красавицы, Непоседа не почувствовал особой досады и тотчас же начал есть с аппетитом, которого не портили соображения нравственного порядка. Зверобой не отставал от него и воздал должное поданным яствам, несмотря на обильную трапезу, которую поутру разделил с товарищем в лесу. Час спустя весь окружающий пейзаж сильно изменился. Озеро по-прежнему оставалось тихим и гладким, как зеркало, но мягкий полусвет летнего вечера сменился ночной тьмой, и все водное пространство, окаймленное темной рамкой лесов, лежало в глубоком спокойствии ночи. Из леса не доносилось ни пения, ни крика, ни даже шепота. Слышен был только мерный всплеск весел, которыми Непоседа и Зверобой не торопясь подвигали ковчег по направлению к «замку». Хаттер пошел на корму, собираясь взяться за руль. Заметив, однако, что молодые люди и без его помощи идут правильным курсом, он отпустил рулевое весло, уселся на корме и закурил трубку. Он просидел там всего несколько минут, когда Хетти, тихонько выскользнув из каюты, или «дома», как обычно называли эту часть ковчега, устроилась у его ног на маленькой скамейке, которую она принесла с собой. Слабоумное дитя часто так поступало, и старик не обратил на это особого внимания. Он лишь ласково положил руку на голову девушки, и она с молчаливым смирением приняла эту милость.
Помолчав несколько минут, Хетти вдруг запела. Голос у нее был низкий и дрожащий. Он звучал серьезно и торжественно. Слова и мотив отличались необычайной простотой. То был один из тех гимнов, которые нравятся всем классам общества всегда и везде, один из тех гимнов, которые рождены чувством и взывают к чувству. Хетти научилась ему у своей матери. Слушая эту простую мелодию, Хаттер всегда чувствовал, как смягчается его сердце, дочь отлично знала это и часто этим пользовалась, побуждаемая инстинктом, который часто руководит слабоумными существами, особенно когда они стремятся к добру.
Едва только послышался приятный голос Хетти, как шум вёсел смолк и священная мелодия одинаково зазвучала в трепетной тишине пустыни. По мере того как Хетти смелела, голос ее становился все сильнее, и скоро весь воздух наполнился смиренным славословием безгрешной души. Молодые люди не оставались безучастными к трогательному напеву: они взялись за весла, лишь когда последний звук песни замер на отдаленном берегу. Сам Хаттер был растроган, ибо, как ни огрубел он вследствие долгой жизни в пустыне, душа его продолжала оставаться той страшной смесью добра и зла, которая так часто бывает свойственна человеческой природе.