Заслышав первый выстрел, Катрин закричала и рванулась на помощь Изидору. Когда она услышала второй выстрел, она вздохнула, силы покинули ее и она упала на руки Питу.
Тот, вытянув шею, прислушивался к стуку копыт и вскоре убедился в том, что конь не замедлил бег.
— Ну вот, — рассудительно проговорил он, — есть надежда. Ночью хорошо не прицелишься, да и рука дрожит, когда стреляешь в человека, а не в волка или кабана.
Подняв Катрин на руки, он хотел отнести ее в дом. Собравшись с силами, она высвободилась из его объятий и соскользнула на землю, останавливая Питу жестом.
— Куда ты меня ведешь? — спросила она.
— Я хотел вас проводить в вашу комнату, мадмуазель! — изумившись ее вопросу, отвечал Питу.
— Питу! — проговорила Катрин. — У тебя есть такое место, где я могла бы укрыться?
— Если бы такого места у меня не было, я бы его нашел, мадмуазель, — молвил Питу.
— Тогда отведи меня туда, — попросила Катрин.
— А как же ферма?
— Надеюсь, что через пять минут я расстанусь с ней навсегда.
— А ваш отец?..
— Все кончено между мною и человеком, собиравшимся убить моего возлюбленного.
— Но, мадмуазель… — осмелился было возразить Питу.
— Ты отказываешься меня сопровождать, Питу? — спросила Катрин, выпуская руку молодого человека.
— Нет, мадмуазель. Боже сохрани.
— Тогда следуй за мной.
Катрин пошла вперед. Из сада она прошла в огород.
На краю огорода находилась небольшая калитка, выходившая на равнину Ну.
Катрин отворила ее без колебаний, вынула ключ, заперла калитку на два оборота за собой и Питу и бросила ключ в стоявший у забора колодец.
Решительным шагом она пошла через поле, опираясь на руку Питу, и вскоре оба они исчезли в долине, раскинувшейся между деревней Писле и фермой Ну.
Никто не видел, как они ушли, и один Господь знал, где Катрин нашла в ту ночь убежище, обещанное ей Питу.
Глава 30. ГЛАВА, В КОТОРОЙ БЕДА УЖЕ МИНОВАЛА
Бывают в человеческих отношениях бури, подобные природным ураганам: небо хмурится, сверкает молния, гремит гром, земля словно сходит со своей оси; наступает критическая минута, когда кажется, что вот-вот погибнут люди и вещи: все дрожат, трепещут, взывают к Богу как к единственной надежде. Потом мало-помалу приходит успокоение, рассеивается мгла, наступает новый День, снова светит солнце, распускаются цветы, оживают деревья, люди отправляются по своим делам, предаются удовольствиям, любви. Жизнь возрождается и улыбается с обочин дорог и порогов, и никто уж не заботится тем, что там, куда угодила молния, царит опустошение.
Так было и на ферме: всю ночь в сердце человека, решившегося и приведшего в исполнение план мести, бушевала страшная гроза. Заметив, что его дочь сбежала, он тщетно искал в темноте ее следы; он звал ее сначала злобно, потом умоляюще, затем с отчаянием, но ответа не было. В это время что-то жизненно важное наверняка было разрушено в его мощном организме. Однако когда эта буря криков и угроз, во время которой были и своя молния и свой гром, как в природе, сменилась тишиной и усталостью; когда собаки, у которых не стало причин для беспокойства, перестали выть; когда дождь с градом смыл следы крови, тянувшиеся подобно оброненному пояску, вдоль фермы; когда погода, бесчувственная и молчаливая свидетельница разыгравшейся на ферме драмы стряхнула со своих крыльев последние ночные часы, жизнь возвратилась в привычную колею: ворота проскрипели ржавыми петлями, с фермы вышли работники, одни — отправляясь за семенами, другие — за боронами, третьи — за плугами. Следом за ними появился и Бийо, не сводивший глаз с равнины. И вот наконец наступил день; вся деревня проснулась, и те из жителей, что плохо спали ночью, с любопытством и беззаботностью говорили:
— Ох, и выли же нынче ночью собаки у папаши Бийо! А за фермой два выстрела грохнули…
Вот и все.
Впрочем, нет, мы ошибаемся.
Когда папаша Бийо вернулся, как обычно, в девять позавтракать, жена его спросила:
— Скажи-ка, отец, а где Катрин? Ты не знаешь?
— Катрин?.. — через силу отвечал Бийо. — Ей вреден воздух фермы, вот она и отправилась в Солонь к тетке…
— А-а… — молвила тетушка Бийо. — И долго она там пробудет, у тетки?
— Пока ей не станет лучше, — отвечал фермер. Тетушка Бийо вздохнула и отодвинула чашку с кофе с молоком.
Фермер попытался заставить себя поесть, но не смог и, взяв бутылку бургундского за горлышко, одним махом ее опустошил и прохрипел:
— Надеюсь, моего коня еще не расседлали?
— Нет, господин Бийо, — робко отвечал ему детский голосок; его обладатель приходил каждое утро на ферму с протянутой рукой, клянча завтрак.
— Хорошо!
Грубо отстранив бедного мальчонку, фермер вскочил на коня и поскакал в поле, а жена, утирая слезы, пошла в тень от камина на свое привычное место.
Стало меньше одной певчей пташкой, одним радующим глаз цветком, которые в образе юной прелестной девушки оживляли старые стены фермы. А в остальном жизнь на ферме обещала уже на следующий день войти в привычную колею.
Питу встретил утро в своем доме в Арамоне, и те, кто вошли к нему в шесть утра, застали его за перепиской набело перед отправкой Жильберу отчета о потраченных на обмундирование двадцати пяти луидорах, подаренных доктором Национальной гвардии Арамона. Питу писал при свече, которая, верно, судя по длинному фитилю, давно горела.
Правда, дровосек сказал, что видел, как Питу около двенадцати часов ночи пронес по деревне в руках что-то тяжелое, напоминавшее очертаниями женское тело, а потом спустился под откос и пошел по направлению к хижине папаши Клуи. Однако это было маловероятно, ведь папаша Лаженес утверждал, что видел, как Питу бежал со всех ног около часу ночи по дороге на Бурсон, а Мавме, живший на краю деревни со стороны Лоноре, сказал, что между двумя и половиной третьего ночи Питу прошел мимо его двери и он ему крикнул: «Здорово, Питу!» — а Питу в ответ прокричал: «Здорово, Манике!» Стало быть, не приходилось сомневаться в том, что Манике видел Питу между двумя и половиной третьего.
Но чтобы дровосек видел Питу неподалеку от хижины папаши Клуи несущим на руках, да еще в полночь, нечто тяжелое, похожее на женское тело, чтобы папаша Лаженес видел Питу бегущим сломя голову около часу ночи по бурсонской дороге; чтобы Манике поздоровался с Питу, проходящим перед его домом между двумя и половиной третьего, — Питу, которого мы потеряли из виду, когда он находился вместе с Катрин между половиной одиннадцатого и одиннадцатью часами ночи в оврагах, отделяющих деревню Писле от фермы Ну, должен был пройти, чтобы добраться до хижины папаши Клуи, около полутора миль, потом вернуться в Бурсон, то есть отшагать еще две мили, затем пойти назад из Бурсона к папаше Клуи и, наконец, вернуться от папаши Клуи домой. Можно предположить, что, оставив Катрин в надежном месте, он пошел справиться о виконте и уж потом, доложив о виконте Катрин, он отправился домой. Таким образом, между одиннадцатью и половиной третьего ночи он, видимо, отшагал около девяти миль. Невозможно предположить, что на такое способны даже королевские скороходы, о которых в народе поговаривали, что им для скорости удаляют селезенку; однако этот трюк, если взять все в целом, не очень-то «у дивил бы тех, кому хоть раз довелось убедиться в скоростных способностях Питу.