Саму женщину привязали к самому высокому шесту, размещённому посредине площади. С одной стороны, Роза в своём алом наряде находилась в центре внимания, как своеобразная вишенка на торте, – с другой, сама она тоже прекрасно видела всё вокруг: других девушек, трибуны и сухое голубое небо…
Ведьма вытянула свою длинную шейку и посмотрела в сторону горизонта. Интересно, где сейчас была Акация? Роза договорилась с эльфийским генералом, чтобы её отпустили. Это было то единственное, что она смогла выторговать…
Женщина посмотрела вниз, на свои оголённые ноги. В её живот вонзалась длинная спица. Она блокировала ману, не позволяя прочитать ни одного заклинания. Эльфы довольно быстро поняли, как работает магия; если бы не это, если бы они не знали о том, что мана у ведьм была ограничена, если бы Роза была хотя бы немного более осторожной, если бы… Да, если бы. Женщина вздохнула. Всё равно прошлого не изменишь. А будущее… Будущего уже нет. Она потеряла своё будущее, когда пошла на эту войну.
Была ли она против этого? Нет.
Наверное…
В конце концов всю свою жизнь, многие годы, она посвятила отмщению; Роза была довольно прямолинейным, даже простым человеком. У них с Акацией были немного натянутые отношения, и в то же время она была готова умереть за свою сестру, если понадобиться. В своё время она не смогла спасти Ромашку, и поэтому ведьма посвятила десятилетия тому, чтобы за неё отомстить. Некоторым её поведение могло показаться безумным. Но Роза просто не могла иначе. И она ни о чём не жалела… Почти.
Смотря на юных девушек, которые были привязаны к шестам, на их бледные лица, на рваные руки, на ноги, запачканные кровью, женщина на мгновение почувствовала что‑то колкое на своём сердце… Всё‑таки, если бы у неё был ещё один шанс, шанс всё исправить, она бы им воспользовалась…
Как‑нибудь.
Роза вздохнула и прикрыла глаза.
Меж тем солнце перевалило зенит и стало медленно опускаться в сторону горизонта. Тем не менее, великий город совсем не засыпал, – напротив, с каждым часом он становился всё более оживлённым. Закончив свою работу, эльфы медленно стекались к арене. Простые горожане шли пешком, группами, общаясь друг с другом. Знатные эльфы, которые посетили Земсис именно для того, чтобы посмотреть на грядущее представление, разъезжали на каретах; для них был подготовлен особый вход, который вёл в роскошную ложу. Она была обита бархатом и украшена цветами. Тут и там лежали золотистые блюдца с пёстрыми яствами.
Некоторые аристократы уже сидели на своих креслах и наблюдали, через маленькие бинокли, за тем, что происходит на площади. К этому времени вдоль неё зажгли костры. Кожу привязанных девушек окрасил румяный свет.
Трибуны стремительно наполнялись. Они могли уместить в себя больше сотни тысяч эльфов, и, судя по всему, сегодня они будут полностью забиты. Все были в нетерпении. Голод – лучшая приправа; ожидание подогревает жажду крови. Спустя пару часов даже те, кто не особенно хотел смотреть на смертоубийство, но пришёл просто за компанию, заметили в себе странное желание перемахнуть через ограду и разорвать привязанных людей голыми руками…
Волнение стремительно нарастало… Меж тем весь остальной город совершенно опустел. На тёмных улицах повисла тишина. На пороге белокаменных зданий сидели животные: кошки и собаки. Время от времени в переулках проносился, словно городовой, солоноватый морской ветер. Он шелестел стебеьками цветков, которые стояли на подоконниках.
Ночь была тихая, тёмная…
И вдруг все цветы, – гортензии, ландыши, одуванчики – а также листочки на деревьях, и сами деревья, и корешки, и простые травы в один момент застыли… и медленно, словно живые, повернулись…
…
…
Наконец, когда луна, а вместе с ней и терпение десятков тысяч зрителей достигла своего апогея, на площадь вышел мужчина с длинными фиолетовыми волосами и чёрной маской на лице…
Глава 86. Гость
На каменную платформу посреди площади, ныне перевоплощённой, усилиями строителей и архитекторов, в арену, стал подниматься мужчина в чёрной маске. Он забирался не спеша, собирая на себе взгляды тысяч эльфов и одновременно как бы настраивая их сердца и мысли на ритм своего шага.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вскоре он встал в центре освещённого белого квадрата.
На трибунах повисла тишина.
Даже дворяне, которые пару минут назад оживлённо шептались, притихли.
Мужчина улыбнулся, прокашлялся и заговорил:
– Пришло время вынести приговор… – его голос гремел на всю толпу. Эльфийский слух был намного более чутким, нежели человеческий, а голосовые связки – сильно более выносливыми. Эльфы могли говорить громче и слышали на большем расстоянии. При желании и определённой тренировке, любой эльф мог стать великолепным оратором.
–…За все преступления, совершенные против нашей империи… Именем Великого Белого Духа и Нара, Наместника его на земле, а также Миры, наследницы Белых Крыльев, я приговариваю виновных… к смерти! – голос мужчины взял особенно высокую ноту. Тут же загремели барабаны. На площадь со всех сторон стали выбегать и становиться в тонкий ряд гвардейцы. В руках у них были луки. Они прицелились. Затрещало дерево. Натянулась тетива…
Ниро вздохнул, повернулся и посмотрел на девушек, которые висели, как мишени, на шестах.
– Пли! – крикнул мужчина.
Раздался оглушительный свист… Полетели стрелы. Эльфы не старались целиться, отнюдь… Они стреляли в случайном направлении. Поэтому большинство стрел просто вонзились в землю. Другие попали в деревянные столбы, на которых висели девушки, и только несколько из них пронзили нежную плоть… Брызнула кровь. Ведьмы застонали, но голоса их были едва различимы. Девушки были вымотаны долгим пребыванием в темнице, голодом, жаждой и наконец жарким солнцем, под которым они провели последние двадцать часов; их тщедушные крики, стоило им подняться, сразу потонули в овациях, которыми разразились трибуны. Дворяне загомонили; простолюдины стали свистеть и хлопать в ладоши…
Ниро подождал пару минут, чтобы эльфы успокоились, а затем сделал рукою круговой жест. И снова полетели стрелы. А потому ещё раз, и ещё, и ещё… Постепенно, они усеивали площадь. Наконечники вонзались девушкам в руки, в ноги… Некоторым – прямо в живот. После этого привязанные пленницы долго истекали кровью; их терзала как бы двойная мука, наполовину телесная, наполовину духовная. Стрелы летели совершенно случайно. Сперва женщины боялись, что стрела попадёт прямо в них; затем, постепенно, когда всё больше деревяшек пронзали их кожу, когда они превращались в подобие трепещущих от невозможности пошевелиться дикобразов, они наоборот начинали мечтать о том, чтобы следующая стрела попала им прямо в сердце и закончила страдания…
Этого не происходило. Нет ничего, что могло бы сравниться в жестокости с обыкновенной случайностью. Подобная пытка могла продолжаться часами. И конец у неё мог быть только один: неминуемая смерть…
Вскоре первая стрела вонзилась в плечо Розы; на её мантии выступила кровь. Женщина опустила голову и сдавила губы. Острый жар, вихрясь, вонзался в её плоть, скручивая все её органы и переворачивая желудок – но всё это было несравнимо с теми душевными страданиями, которые ей причинял вид прочих медленно умирающих девушек. Среди них были её ученицы. Многих из них она знала ещё детьми. Многие из них до сих пор были просто дети… В какой‑то момент женщина захотела закрыть глаза, чтобы не видеть их страданий – она не сделала этого. Не посмела… Это она причинила всю эту боль, она повела их на смерть, и теперь она была обязана видеть её своими собственными глазами…
Впрочем… когда вторая стрела вонзилась ведьме в бок, у неё перед глазами всё равно потемнело. Сознание выскальзывало от Розы, точно мокрая ниточка…
Женщина совсем не заметила, как на арену зашла фигура в сером плаще…
Ниро меж тем спокойно наблюдал за тем, как протекает казнь. В какой‑то момент мужчина зевнул и стал подумывать о том, чтобы оставить это дело лучникам, – всё равно его собственное присутствие уже совсем не замечали; забитые трибуны увлечённо наблюдали за расстрелом. Для них это тоже были своеобразные эмоциональные качели. Некоторые смотрели на одну конкретную ведьму и гадали, когда в неё попадёт стрела. Некоторые даже успевали делать ставки. Атмосфера была необыкновенно весёлая для такого жестокого представления.