- Драгоценнейший всегда отличался изрядной самоуверенностью.
Серая мгла у ворот вдруг рассеялась, выпуская ещё одно лицо — высокую статную женщину с длинными заостренными когтями. Она усмехнулась уголками губ, склоняя голову на бок. В темных провалах глаз мелькнули и пропали темно-синие огни.
- Итиран, Наильран, дайте-ка мне малышку, — приказала, не переставая цепко смотреть.
И, когда стражи с поклоном повиновались, легко подхватила мерцающую душу, покачивая её на ладонях и что-то тихо шепча.
- Ей пора домой, — бледные губы чуть дрогнули в подобие улыбки, — дитя и так задержалась у нас, ей пока рано все это знать и видеть. Наиль, верни её душу назад в тело и пробуди кровь, я даю свое позволение.
- Значит ли это, что скоро мы сможем вернуться в тварный мир? — страж напрягся, чуть затрепетали крылья носа, загорелись глаза, застучал по ноге длинный хвост.
- Думаю, осталось недолго ждать. Кин-нэ умница, он уже почти все подготовил. Осталось немного, и моя сила вновь вернётся в мир, — длинные тонкие пальцы с силой сжали воздух, словно в попытке кого-то задушить. — И больше никто, никогда не посмеет тронуть моих детей, — последние слова буквально прошипел уже мужчина — высокий, темноволосый, но с такими же, как у большинства альконов, ярко-фиолетовыми глазами.
Стражи переглянулись. Если вместо Милосердной Матери явился Карающий Отец, значит, кому-то придется несладко. Но сначала надо было выполнить поручение Госпожи.
- Стой, — властно приказал мужчина. Он уже был совсем рядом, обдавая терпкой горечью миндаля и едва уловимым запахом асфодели. Ладонь великой сущности коснулась маленькой души, ставя ей невидимую метку. — Теперь ей будет легче освоить свою силу, да и кое-каких знаний и умений я подкинул…
Страж склонил голову и исчез, выполняя свою миссию. Возвращая душу в тело, восстанавливая его и пробуждая силу альконов. Память прыткой душе малютке он подтер — ни к чему ей сейчас помнить все, что было. Её ждет новая жизнь. Новое призвание. Новая судьба.
- Лети, Риаррэ. И будет счастлива, дочь нашего народа.
«Буду!» — хотелось ликующе прокричать! Но в этот миг мир снова померк.
* * *
- Давай, приоткрой губы, драгоценная моя. Ну же!
Через секунду чей-то наглый палец уже втиснулся между зубами, заставляя расслабить сведенные челюсти, и разжал рот. Нёбо тут же обожгло — в него полилась горько-соленая жидкость, отдающая странным, металлическим привкусом, но пробуждающая дикую жажду. Такую, что в какой-то момент она сама прикусила поднесенную к губам кожу, жадно втягивая чужую… кровь?!
Йаррэ попыталась сесть — но лишь слабо дернулась. Все тело было налито непривычной тяжестью, ломило, дергало, зудело — и, в то же время, она сама себе напоминала замедленный снаряд — вот-вот взорвется от переполняющей изнутри силы.
Кажется, её состояние поняли, по крайней мере, чужая рука исчезла, зато её подхватили на руки, крепко прижимая к такому приятно-прохладному телу. Она обессиленно положила голову мужчине на плечо, вдыхая показавшийся вновь знакомым легкий неуловимый аромат тлена, смешанного со светлым запахом цветов.
— Дайрэ? — спросила осторожно, боясь поверить своим ощущениям. — Дайрэ Амондо?
- Не называй меня этим человеческим обращением, — прохладно ответили сверху, — Драгоценнейший или… Мастер.
- Откуда вы здесь? И что со мной было? А где дайрэ Гирьен?
Наверное, тяжелый вздох ей просто показался.
- Гирьен занят. Меня призвала сила Матери. А ты чуть не умерла в очередной раз по собственной глупости.
Вот же… ледышка!
На душе было удивительно тепло и уютно. И теперь, и, спустя час, когда уже лежала умытая, накормленная и разморенная в теплой постели в покоях замка, Йаррэ никак не могла понять, что изменилось. Может то, что на душе было слишком… спокойно? Умиротворенно. Так, как не было давно, даже в том, уже давно далеком и забытом мире. А ещё… её не терзала больше противоестественная, навязанная любовь-страсть к проклятой гончей. Ненависть — да, та была, затаилась, скаля клыки, на дне души, предвкушающе потирала невидимые руки. Теперь ей ничто не помешает удовлетворить свое желание, совершить месть. Душа была иной, какой-то обновлённой, более юной, как будто кто-то бесконечно мудрый стряхнул с неё паутину страданий, горькую память прошедших в заключении ночей и следы унижений.
Наверное, она успела задремать и даже увидеть какой-то сон, в который бесцеремонно вторгся прохладный голос.
- Путь за Грань никогда не проходит бесследно, ириссэ.
Несколько последующих дней слились в теплый комок расслабленной сонной неги, сытной еды и урчащей на постели Ттмары. Темная гончая и вовсе вообразила себя заботливой собачьей мамой и иначе, как глупым щенком, Йаррэ не называла. Гончая… теперь это слово приобрело совершенно другой оттенок, и при мысли о расставании с Ттмарой, ставшей за эти несколько дней ей настоящим другом, становилось откровенно не по себе.
А ночами приходила боль. Море боли, когда она горела в огне и замерзала, не в силах шевельнуться, закричать, позвать на помощь. Она думала, что человеческий разум не способен выдержать такого, но, как оказалось, человек сам тварь такая, что ко всему привыкает. Да и… человек ли она сама теперь? Ощущая во рту небольшие клыки, поневоле начнешь терзаться сомнениями. В комнатах её — ни одного зеркала, вообще ни намека на что-то, где можно себя толком рассмотреть. По крайней мере — лучше, чем свое отражение в воде. Поначалу дайрэ Кинъярэ много отсутствовал — что и понятно, судя по всему, алькон активно делал вид, что раздражен такой долгой пропажей той, за которую поручился. Ночами же он сидел с ней. И иногда, когда она выныривала из моря бессвязного бреда, то натыкалась на ясный задумчивый взгляд, который притягивал, будоражил, будил внутри что-то странно щекочущее и робкое.
А потом он клал ледяную ладонь на горячий лоб, и жар в венах утихал, сменяясь ленивой прохладой и легким покалыванием.
Так было и в эту ночь. Последнюю, которую она должна была провести здесь. И пусть состояние все ещё не стабилизировалось (хоть понять бы, что происходит?!), но срок пребывания в городе истекал. Пора было возвращаться назад, в проклятый иррейн, который она ненавидела всей душой, в этот змеиный клубок, пропитанный ядом, полный отравы зависти и злобы. Здесь же даже дышалось легче.
Жар снова, почти привычно прокатился по венам. И так же привычно-упрямо она смолчала, прикусив губу. Не станет звать, им и без неё хлопот хватает, этим странным альконам, которые зачем-то с ней возятся. Разум не желал доверять, а сердце вновь твердило иное.
- Снова не позвала, ириссэ. Упрямая.
«Цветочек». Как же Йаррэ ненавидела, когда он так её называл! Но дайрэ Амондо был непреклонен.
Прохладная ладонь коснулась лба, и вдруг, медленно, осторожно, палец за пальцем скользнула вниз. Пальцы легко огладили скулы, очертили изгиб сведенных бровей, а потом легонько коснулись губ, вызывая странную внутреннюю дрожь. И не двинуться в этом оцепенении, не шелохнуться! А первый алькон словно издевался. Пальцы коснулись подбородка, сползая дальше, на шею. Это прикосновение, будто утверждение его власти, заставило внутренне встряхнуться, недовольно рыча, и задыхаясь от участившегося ритма сердца. Когти погладили шею, чуть царапая, сжали легонько, охлаждая, на грани жесткости и нежности. Вторая рука легла в область груди, вызывая безотчетной желание податься навстречу. В этот момент, как никогда, захотелось вырваться наружу из оков тела, чьей пленницей приходилось становиться каждую ночь.
- Ты чувствуешь меня, — в голосе не было ни удивления, ни злорадства, лишь легкое предвкушение, — это хорошо, Риаррэ, драгоценная моя. Запомни кое-что, — он навис над ней, склоняясь так близко, что она чувствовала прохладное дыхание, ощущала легкий привкус миндаля и терялась в мерцающих, на этот раз отливающих синим глазах. Его зрачки пульсировали, а морозная синь расцвечивала темноту. Даже света не надо…