остаемся смотреть друг на друга через стол, когда из другой комнаты доносятся элегантные ноты джазового трио.
Джеймс спрашивает: — Ты в порядке?
— Да.
Нет. Я так напряжена, что могу сорваться.
Он присматривается к моему выражению лица. — Давай попробуем еще раз. И на этот раз скажи мне правду.
Я кладу свои липкие от волнения руки на льняную скатерть по обе стороны от тарелки. Делаю вдох, выпускаю воздух и говорю: — Сначала я думала, что если не прыгну с тобой в постель сразу, то это улучшит ситуацию - ну, знаешь, усилит желание и все такое, - но теперь я думаю, что недооценила влияние, которое ты оказываешь на мою нервную систему.
Когда он просто сидит и ждет, что я продолжу, я робко признаюсь: — Я могу потерять сознание.
Его глаза горят, но он сохраняет спокойный тон. — Если ты упадешь лицом в свое блюдо, я обещаю спасти тебя.
— Ты же не дашь мне подавиться буйабесом или курицей в вине?
Его губы дергаются, когда он пытается подавить улыбку. — Нет, не дам. И если тебе нужно искусственное дыхание, чтобы вытащить куриную кость, которая может попасть тебе в горло, когда ты ударишься лицом о тарелку, то я тот, кто тебе нужен.
Я слегка улыбаюсь. Это намного легче сделать, когда мы делаем глупости. — Но у тебя есть сертификат по сердечно-легочной реанимации? Я не хочу, чтобы кто-то с такими большими мышцами, как у тебя, бил по моей грудине, как по барабану бонго. Ты можешь что-то сломать.
Его улыбка прорывается во всей своей ослепительной красе. — Думаю, мы уже выяснили, что я буду с тобой осторожным.
Когда я тяжело сглатываю, он хихикает. Затем, мигая глазами, он протягивает руку через стол, сжимает мою руку и снимает меня с крючка, меняя тему разговора.
— Надеюсь, ты не возражаешь, что я заказал нам коктейли. Я знаю, что ты современная женщина, но джентльмен должен делать некоторые вещи проще для леди.
Его рука большая, теплая и шершавая — именно такой я ее себе представляла, когда мастурбировала, думая о нем.
Хорошо, что я недавно прошла полное медицинское обследование, которое показало, что я абсолютно здорова, иначе я была бы убеждена, что это ощущение, которое я переживаю, является или инсультом, или какой-то непонятной разновидностью приступа, когда внешне ты выглядишь нормальным, но внутри каждая мышца сжалась до камня.
— Только не перегибай палку и не пытайся заказать мне ужин, — успеваю произнести я. — Существует тонкая грань между джентльменством и доминированием.
Джеймс, не сводя с меня взгляда, отвечает серьезным тоном: — Это та грань, которую я люблю переходить.
Инсульт. Приступ. Острая аортальная катастрофа. Несмотря на все это, мои легкие каким-то образом продолжают работать. — Теперь ты намеренно дразнишь меня.
— Это просто нервы. Ты переживала и хуже.
То, как он это говорит - и сходство с тем, что Келли сказала ранее по телефону, - пугает меня. Как будто он уже знает меня, как будто знает все, что можно знать обо мне, где спрятаны все мои самые глубокие шрамы и раны, где прячется каждая черная дыра боли.
В голове начинает вихрь.
Рассказала ли Эстель Эдмонду, зачем я приехала в Париж? Рассказал ли Эдмон обо мне Джеймсу? Знает ли он?
Приходит официант с двумя бурбонами в хрустальных бокалах и ставит их на стол перед нами. Я отпускаю руку Джеймса. Официант начинает говорить по-английски, но я отключилась, слушая взамен свои мысли, крутящиеся в голове.
Что, если он найдет меня в Интернете? В газете были статьи. Он знает, что я писатель, ему достаточно набрать мое имя...
— Оливия?
Я резко возвращаюсь в настоящее и вижу, что Джеймс и официант смотрят на меня. Ждут ответа на вопрос, который я пропустила.
— Простите, о чем вы спрашивали?
Терпеливо официант повторяет специальные предложения вечера. Я чувствую на себе тяжелый взгляд Джеймса, но не смотрю на него.
— Гребешки звучат отлично, спасибо.
— Закуски?
Я понимаю, что, видимо, пропустила и эту часть его речи. — Эммм, что бы вы ни предложили.
Он сияет. — Фуа-гра невероятна.
— Что угодно, только не это.
Он моргает от моего брезгливого тона, а потом предлагает: — Может быть, бри, завернутый в фило, с инжирным вареньем?
— Да. Отлично. Спасибо.
Джеймс заказывает филе миньон и зеленый салат, официант уходит, и мы остаемся наедине с моей цветущей тревогой.
Джеймс некоторое время сидит молча. — Если я сказал что-то не то...
Вот дерьмо. Если он все время будет таким наблюдательным, у нас ничего не получится.
— Нет, вовсе нет. Просто...— Я поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня с присущей ему напряженностью, с тлеющим мужеством и голодными глазами. — Я хотела спросить, говорил ли ты обо мне с Эдмондом.
Он откидывается на спинку стула. Не отрывая взгляда от меня, он ровно говорит: — Да. Я попросил его рассказать мне все, что он знает о тебе.
Мое сердце делает болезненное сальто под грудной клеткой. — И что он сказал?
— Что ты подруга Эстель, живешь в ее квартире. Писательница, которая приехала в отпуск из Америки.
Я изучаю его. Он что-то скрывает? — Что еще?
— Что ты показалась очень яркой и очаровательной, но у тебя были самые грустные глаза из всех, кого он когда-либо встречал.
Наши прикованные взгляды ощущаются как физическая связь, пальцы переплетаются и сжимаются, как живая проволока, проводящая тепло и электричество между нами через пустое пространство.
Я говорю, — Следующий, кто скажет, что у меня грустные глаза, получит вилку в свои глаза.
— Я знаю, — приходит мягкий ответ, — Ты не хочешь говорить о чем-то личном, и я это уважаю. Но ты спросила.
Его тон одновременно нежный и интимный, будто мы уже любовники. От этой нежности у меня подступает комок к горлу. Я уже давно не чувствовала такой нежности от мужчины. Такого безраздельного внимания у меня не было очень давно, и хуже всего то, что... я не заслуживаю этого.
Я не заслуживаю того, чтобы сидеть здесь, чтобы дышать, когда моя единственная причина жить находится шесть футов под землей.
Я с ужасом замечаю, что мои глаза слезятся.
Отчаянно пытаясь убежать от его жгучего взгляда, я отрываю свой взгляд от его глаз и встаю. — Извини, я на минутку. Мне надо в уборную.
Не дожидаясь ответа,