Вокруг площади расставили шатры торговцы кофе и напитками. Балансируя с полными подносами, чудом удерживающимися на голове, в толпе сновали негритята, расхваливая пронзительными голосами свои товары. Откуда-то раздавалось дребезжание тамбуринов. Вдоль городских стен расположились сборщики налогов, с нетерпением ожидая начала работы, когда караванщики предъявят товары, облагаемые пошлиной. Были отдельные прилавки для соли, хлопка, риса, слоновой кости и золота. И люди, прибывшие с караваном, толпились возле них, стремясь поскорее расплатиться за свой товар и попасть в город.
Только один прилавок не осаждался ожидающими. Сборщик пошлины, щуплый мужчина с редкой бородкой, сидел на синей подушке перед столиком, а напротив, с кальяном во рту, расположился Измаил абу Семин. Крохотные весы перед ним вновь склонились под тяжестью бриллианта. Уже целый час, камень за камнем, выкладывал Измаил на весы заботливо разложенные по коробочкам и шкатулкам сокровища. С полуопущенными веками, то погружаясь в беспокойный сон, то бодрствуя, наблюдала Каролина эту немую сцену между торговцем и сборщиком налогов.
Она сидела в тени синего тента, заботливо натянутого слугой Измаила. Она наелась и выспалась. А теперь? Проснулась ли она окончательно? Ее голова склонилась на плечо Рамона. Голубая тень полога упала на ее лицо. Когда она так, как сейчас, прикрывала глаза, мир рисовался ей в голубых тонах. Все отходило, отодвигалось вдаль – суета и шум на площади, бесконечная величавая пустыня – даже предвкушение встречи с Тимбукту. Жизнь текла мощным потоком, увлекая ее, словно щепку на зыбких волнах. Ее нетерпение погасло. Когда Измаил закончит свои дела, когда вернется Алманзор, которого Стерн послал к наместнику Тимбукту с поручением и рекомендательным письмом, – ей было все равно. Не существовало больше ничего, что гнало, призывало ее вперед. На Каролину снизошел покой, и она не хотела даже шевелиться, найдя надежную опору на этом широком сильном плече. Она не спрашивала себя, что с ней происходит. Она не хотела этого знать. Она хотела лишь, чтобы так все и оставалось.
Снова Измаил положил драгоценный камень на чашечку весов. Чиновник что-то тихо забормотал, подсчитывая. Потом произнес:
– Двенадцать тысяч пиастров. – Он занес названную сумму в свою тетрадочку, где уже стояла длинная колонка цифр.
Измаил абу Семин снял камень с весов.
– Двенадцать тысяч? – Он протянул сборщику свою лупу. – Прошу тебя, Мохамед Раис, посмотри сам. Неужели теперь берется дань даже с пыли? – в его мелодичном голосе не было и тени насмешки.
Чиновник рассмотрел камень в лупу:
– Крошечное загрязнение. Оно ничего не меняет в стоимости камня, – проговорил он, сверкнув глазами. – Однако, если бы камень взвешивали на каких-нибудь других весах – не моих, – он мог бы получиться тяжелее. – Сборщик подати захлопнул тетрадь, сложил камни, которые Измаил отдал в качестве налога, в шкатулку и тщательно закрыл ее. – Я желаю вам здоровья и благополучия, Измаил абу Семин. – Мужчины поклонились друг другу.
Измаил хлопнул в ладоши, призывая своих слуг. Они поспешно собрали все мешочки с драгоценными камнями, положили их в ларец. Измаил собственноручно навесил на него замок. Еще один слуга принес ему чашку дымящегося кофе, однако Измаил жестом отказался от нее.
Он наклонился к Каролине и Стерну:
– Калаф – просто младенец по сравнению с этим кровопийцей. Собирать налоги – куда более прибыльное дело, чем грабить караваны. Никакого риска, а прибыль налицо. Каждую неделю – по два каравана. Три тысячи пятьсот мешков соли каждый месяц, пять тысяч верблюдов с золотом, шесть тысяч верблюдов со слоновой костью. Тот, кто владеет этим городом, обладает несметным богатством.
Он опустил кончики пальцев в чашку с водой и вытер их батистовым платком.
– Вы подумали над моим предложением? Я еще раз предлагаю вам свое гостеприимство. Очень надеюсь, что оно не разочарует вас.
– Наш слуга должен возвратиться с минуты на минуту, – ответил Стерн. – Шейх Томан ибн Моханна извещен о нашем прибытии.
Измаил вежливо склонил голову, с большим трудом скрывая разочарование. Но не мог же он насильно заставить чужеземцев воспользоваться его гостеприимством. Ничего, время у него есть, а терпения еще больше. Он был уверен, что их дороги обязательно пересекутся.
– Мой дом всегда открыт для вас, – произнес он невозмутимо. Спокойствия ему было не занимать. – На всякий случай – для вашей безопасности – я оставлю с вами одного вооруженного слугу.
Измаил поднялся и поклонился на восточный манер, со скрещенными на груди руками. Снова на его лице играла эта смутная улыбка, что-то среднее между одухотворенностью и греховностью.
Солнце зашло, однако жара не спадала. На северо-востоке начали собираться тучи. Площадь перед городскими воротами постепенно пустела. Одна за другой группы людей исчезали за их массивными створками. Алманзор все еще не вернулся. Он отсутствовал уже больше трех часов.
Каролина поджала под себя затекшие от долгого сидения ноги. Она уже начала задаваться вопросом, разумно ли было отказываться от приглашения Измаила. Во время долгого путешествия в песках она так мечтала о горячей воде, мыле и свежем белье. Вновь стать прекрасной, благоухающей, привлекательной для мужчины!
Неужели она – та самая женщина, которая много месяцев назад отправилась из Абомеи в Тимбукту, даже не задумываясь о том, сколько тысяч километров пустыни лежит перед ней, сколько опасностей ожидает ее в пути. Одна мысль поддерживала ее и вела вперед: надежда на встречу с мужчиной, который любит ее, ждет возвращения ее. Ее муж – Жиль, герцог де Беломер.
Она попробовала представить себе его лицо, глаза, губы, голос и испугалась: в памяти всплывал лишь неясный облик, смутный, расплывчатый. Но еще больше испугало ее то чувство горечи и обиды, которое пробудило в ней это воспоминание. С того момента у ворот Абомеи, когда она, исполненная надежды и предвкушения скорой встречи с любимым, ожидала, что сейчас появится он, долгожданный спаситель, а вместо этого перед ней возник Стерн, посланный ее супругом, у ее любви было два лица. Рассудок убеждал ее, что он не мог поступить иначе: если он хотел спасти ее, то должен был послать человека, которого Санти не знал. Но ее сердце не подчинялось голосу рассудка. Для ее сердца было важно лишь одно: он не поспешил ей на выручку! Он был так далеко!
Ах, что такое опаленная солнцем пустыня по сравнению с той, в которую превратилось ее сердце! Она пережила многое, но с тех пор не была уже прежней Каролиной. Она стала другой женщиной, этакой кочевницей, которая была счастлива там, где находила плечо, на которое можно опереться...