стиля в Ростове с майором фон Кохенхаузеном был официально установлен курс германской марки в 75 копеек валюты, была произведена расценка русской винтовки с 30 патронами в один пуд пшеницы или ржи, заключен контракт на поставку самолетов, орудий, винтовок, снарядов, патронов и др. В Ростове была образована смешанная доно-германская экспортная комиссия, нечто вроде торговой палаты, и Дон начал получать сначала сахар с Украины, а затем просимые им товары из Германии. В Войско Донское были отправлены тяжелые орудия, в посылке которых германцы до этого времени отказывали. Было установлено, что в случае совместного участия германских и донских войск половина военной добычи передавалась Донскому войску безвозмездно. Наконец, германцы оказывали и непосредственную помощь своей вооруженной силой. Так, немцы отразили попытку красных высадиться на Таганрогской косе, составили план совместных действий под Батайском, предложили помощь своих войск для овладения Царицыном[41].
Германские гарнизоны были поставлены в зависимость от атамана и оставались лишь там, где он считал это необходимым. Когда 29 июля старого стиля 1918 г. Украина признала старые границы Донского войска и донские власти вошли в Таганрог и Таганрогский округ, германские гарнизоны покинули Донецкий округ и остались только в Ростове и Таганроге.
С уходом немцев германская ориентация сменилась на англо-французскую, которую Донское войско приняло через свои верхи, по-прежнему не будучи в состоянии обойтись без иностранной интервенции. Атаман Краснов настойчиво добивался через Деникина тяжелых орудий из Севастополя с морских судов для бомбардировки Царицына, а также не менее настойчиво просил о присылке хотя бы двух иностранных батальонов, чтобы поддержать истощенные и деморализованные донские войска на северной границе области в январе 1919 г. Разница была лишь в том, что англо-французская интервенция не действовала так деловито и систематично, как интервенция немецкая, и направлялась не непосредственно, а через Деникина.
Подчинение Деникину, имевшее столь важное значение для объединения командования вооруженными силами южной контрреволюции, состоялось также при участии Антанты и даже под ее давлением. Как французское командование (в лице генерала Вертело), так и английские представители Антанты единодушно настаивали на этом объединении «русских армий» в лице Деникина[42], которое и состоялось 26 декабря 1918 г. Только добившись этого подчинения, французы и англичане приступили к широкому снабжению объединенных сил контрреволюции вооружением, снаряжением и обмундированием. Но подчинение, проведенное с большими трениями лишь одновременно со сменой донского правительства, т. е. с уходом атамана Краснова (его заменил генерал Богаевский), осталось не завершенным, отражая общие противоречия между добровольческим централизмом и донским сепаратизмом на протяжении всего 1919 г. Конфликт ослабевал в моменты особенно тяжелые для Дона, как это было весной 1919 г., но усиливался в периоды военных успехов Донской армии, как это случилось летом того же года. Сказывалась непрочность объединения, основанного, по существу, лишь на военной диктатуре. В основе противоречий лежали политико-экономические причины. Хотя Донской круг и выявил в декларации от 1 июня старого стиля 1919 г. «свое демократическое лицо», но, по существу, «казачий демократизм» прикрывал лишь заботу о закреплении и расширении казачьих сословных преимуществ в тесных пределах Донской области, отставая даже от деникинского правопорядка и мало отвечая «общегосударственным» устремлениям Деникина. Так, казачество не вводило органов земского и городского самоуправления и оставалось совершенно непримиримым в вопросе о наделении землей иногородних, в особенности «пришлых», которые составляли, однако, 24 % населения. Лишь к концу 1919 г. были уничтожены «пограничные рогатки» с соседними областями. Постоянные столкновения вызывала общая экономическая политика деникинского Особого совещания, направленная к ограничению прав отдельных казачьих областей на вывоз продуктов или естественных богатств за границу или в другие области[43].
Между тем капиталистические верхи казачества пытались прибрать к рукам естественные богатства края (уголь) с целью обращения их в источник сословных казачьих доходов. Тем не менее конфликт Добровольческой армии с Доном не принял таких острых форм, как с Кубанью, вследствие уже самого состава донской правительственной власти, где преобладали кадеты[44]. Но были и другие причины. Для Дона экспорт зерновых хлебов не играл такой роли, как для Кубани, а потому и деникинская «блокада» не так задевала интересы донской буржуазии и войсковой казны. А главное — Дон гораздо непосредственнее чувствовал опасность со стороны Октябрьской революции и Красной армии, чем прикрытая Донским войском Кубань. Противоречия в самом казачестве на Дону между сильно расказаченными северными и богатыми кулацкими южными округами были гораздо глубже, чем на Кубани. Давал себя чувствовать также революционный элемент Донбасса: беспрерывное революционное брожение донецких шахтеров сдерживало рвение донских заправил в их борьбе с Добрармией. Наконец, играли немаловажную роль противоречия между Доном и Кубанью на экономической почве: Дон был заинтересован во ввозе продуктов с Кубани, тогда как кубанские власти постоянно тормозили вывоз. При этом заправилы деникинской «общегосударственной» политики пользовались этими противоречиями для борьбы с кубанской самостийностью. Атаман Краснов согласился на подчинение Донской армии Деникину с оговоркой, что «конституция Всевеликого войска Донского не будет нарушена» и что «достояние Дона, вопросы о земле и недрах», а также «условия быта и службы Донской армии не будут затронуты». С уходом Краснова были сделаны некоторые уступки, но потом все осталось по-старому.
«Донская армия, — пишет Деникин[45], — представляла из себя нечто вроде иностранной союзной. Главнокомандующему она подчинялась только в оперативном отношении; на ее организацию, службу, быт не распространялось мое влияние. Я не ведал также назначением лиц старшего командного состава, которое находилось всецело в руках донской власти». По словам Деникина, донское командование оказывало иногда пассивное сопротивление, проводя свои стратегические комбинации и относя к «force majore» уклонение от общей задачи. «Так, в июне, — пишет Деникин, — я не мог никак заставить донское командование налечь на Камышин, а в октябре — на Воронежское направление и никогда не мог быть уверенным, что предельное напряжение сил, средств и внимания обращено в том именно направлении, которое предуказано общей директивой; переброска донских частей в мой резерв и на другие фронты встречала большие затруднения; ослушание частных начальников, как, например, генерала Мамонтова, повлекшее чрезвычайно серьезные последствия, оставалось безнаказанным».
В этой характеристике не отмечен лишь наиболее важный политико-экономический момент, которого Деникин касается мимоходом, когда говорит, что «все это, наряду с понятным тяготением донских войск к преимущественной защите своих пепелищ, вносило в стратегию чуждые ей элементы». Но именно в этом упорстве казачьих масс, т. е. рядовых представителей Донского войска, в отстаивании своего дореволюционного положения с одновременным нежеланием «идти спасать Россию» и заключались главные источники затруднений и в конечном счете — одна из причин неудачи. Как увидим ниже, Деникину не удалось, наступая на Москву, вытянуть