Читать интересную книгу Мировой кризис - Андрей Мартьянов

Особа, в расстегнутой на горле рубашке и черных бриджах на подтяжках, отыскалась, где и положено — возле круглого стола, укрытого чуть пожелтевшей скатертью с незамысловатыми кружавчиками по краям и не слишком аккуратно выведенными винными пятнами. На столе громоздился исходящий паром артельный серебряный самовар.

— …Прохор, ну хоть ты скажи ей! — выглядевший больным и несчастным Алексей Григорьевич ткнул перстом в сложившую руки на животе невозмутимую Анну-Пяйви. — Знал бы где, сам бы взял! У этой ракалии разве допросишься?

— Ты иди, иди, — камердинер вежливо подтолкнул чухонку в сторону кухни. — Я сам.

Дело житейское, весь шум из-за рюмки водки. Анне-Пяйви даны строжайшие инструкции — хозяин пускай хоть револьвером грозится, не давать и точка! Делать вид, будто ничего не понимаешь. За первой рюмкой немедля последует вторая, потом еще, к пяти вечера барин соберется в гости к поэту Мережковскому и дело пойдет по накатанной колее — сегодня добрел до сеней, а завтра в сугробе уснет? Благодарствуйте.

Прохор умел настоять на своем — мягко, но решительно. Да и граф физически не мог противиться, слишком было дурно, начинало трясти. Разумеется, водки он не получил, пирамидону тоже — вполне хватило народных средств. Поначалу едва ли не полный самовар чаю с лимоном вприкуску, затем мясной бульон с толченым картофелем и обжаренным луком, незачем сейчас тяжелить желудок грубой пищей.

— …Стыд какой, а? — вздыхал Алексей Григорьевич, к которому начала возвращаться память. В отличие от многих, в состоянии трезвом он в точности осознавал с кем, при каких обстоятельствах и где именно проводил минувший вечер, вспоминая любые детали, пусть даже и не самые приятственные. — Жуткий реприманд, брат Прохор, хоть стреляйся… И ведь не Кобызевский приют на Лиговке, с блядями-с, приличный дом, воспитанные люди!

— Воспитанные? — эхом повторил камердинер. Тихо произнесенное слово звучало на грани насмешки.

— Да ну тебя, болван!.. Ну вот представь, этот свинтус Бальмонт — всегда его терпеть не мог! — начал дерзить Случевскому; да ты видел этого Бальмонта: самовлюбленный прилизанный красавчик с бесовской хитрецой и такой внутренней злобой, что любой каторжник-висельник от зависти помрет!

— Видели-с, — подтвердил Прохор. — Господин поэт в феврале к нам чай приходили пить. Всю гостевую комнату потом изрыгали.

— Ты слушай, слушай… У них со Случевским до кулаков дошло, в драку полез. Ну мы разнимать, и Зинка зачем-то полезла!

— Зинаида Николаевна? — не без ядовитости уточнил Прохор, хозяйку «литературных пятниц» Зинаиду Гиппиус не любивший отдельно. — Как ее чахотка?

— Да плевать на чахотку! Пока растаскивали, я Зинаиде локтем в бровь заехал! Клянусь же, нелепая случайность!.. Теперь синяк… И так-то не бог весть какая Минерва с Афродитою, а теперь и вовсе в обществе месяц не покажешься, на пол-лица расплылось. Примочки, уксусные, конечно… Я Бальмонта на дуэль вызвал, l'ivresse et la debauche indecente! Тьфу, засранцы!

Ага, барин разговорился, порозовел, значит, лечение пошло впрок. На слова о дуэли Прохор внимания не обратил — первый раз, что ли? — да и выходить против графа Баркова, что с пистолетом, что с рапирой смысла нет никакого, верная смерть.

— Вас же, Алексей Григорьич, с пятницы дома не было, — заметил Прохор. — Тут почта пришла.

— Что там? — недовольно отозвался граф, последние годы отдававший бумажные дела на откуп камердинеру. Невелик труд — просмотреть счета, а личные письма от немногих и редких корреспондентов потом вручить барину.

— От управляющего из Твери, — Прохор по очереди откладывал распечатанные конверты. — Дела привычные, ответил сам. Маменька ваша написала, в мае собираются в Люцерн. Уж потрудитесь, собственной рукой ей репронд дайте. Вот еще заграничная телеграмма, как раз пятничным вечером пришла. Немецкую или французскую я, глядишь, разобрал бы, а тут непонятно написано. Отправлено из Мемеля.

— Дай сюда… — граф протянул руку. — Конечно, на английском… ЧТО? Прохор, число сегодня какое?

— Одиннадцатого дня апреля, воскресенье.

— То-то и оно! А по-грегориански двадцать девятое марта выходит?

— Так и выходит, Алексей Григорьич.

— Чер-рт, — раскатисто рыкнул граф. — Каналья! Забыл, ты представь! Когда последний поезд на Петербург? Собраться успеешь?

— Успеем, как не успеть. Сейчас три четверти второго, поезд в восемь пополудни. Как собраться-то? Полный гардероб?

— Походно, полностью! Мы съезжаем с дачи! Спешно!..

— Съезжаем? — ошарашенно выдавил Прохор, не смея поверить своему счастью. — А Питер? На квартиру?

— Да, на квартиру! Прохор, ну что ты будто дитя малое! Беги к квартальному надзирателю, отдашь ключи от дома. Чухонку… Как её?.. Рассчитай. Дай империал золотом, премию — кормила вкусно, не отнимешь. От квартального на станцию телеграфируй домой, консьержу. Пусть к ночи всё подготовят, камин растопят, не въезжать же в холодный дом?.. И ужин заказать! Только скромно, без гусарства! Завтра вставать чуть свет!

— Да как все подряд успеть-то? — озадачился камердинер. — Туг и Геркулес с его конюшнями не сумеет!

— Не его, а Авгия, балда! Бегом, сказано! Чемоданы и без тебя соберу, не белоручка! Давай, Прошка, друг любезный, поспеши. Христом-Богом, а?

— Как скажете, ваше сиятельство. Цветы в станционном киоске для мадам Гиппиус купить прикажете? Неприлично же…

— Да покупай, покупай! Хоть на мильон! Съезжаем, ты подумай! И дело вроде серьезное! Хватит безобразий, опостылело!.. Поэты, мать их! Чего стоишь столбом?

Прохор молча развернулся и начал методично исполнять распоряжения барина, первым делом огорчив старательную Анну-Пяйви извещением, что ее услуги впредь не потребуются, одномоментно компенсировав расстройство кухарки тремя новенькими золотыми пятирублевиками с профилем государя. Сказал обязательно прибрать на кухне, печь загасить, а все продукты, что имеются, взять себе домой — у Анны-Пяйви четверо детишек, лишним не будет.

— И дождись, пока с вокзала не вернусь, — втолковывал Прохор чухонке. — Барин что попросит — принеси. Помоги вещи ему укладывать, женская рука в таком деле полегче будет. Поняла? Найдешь извозчика, пускай вещи на станцию отвезет, в багажное отделение…

Анна-Пяйви бесстрастно кивнула.

…Без пяти восемь вечера с вокзала Териоки тронулся состав о шести вагонах, шедший от Выборга на Финляндский вокзал Санкт-Петербурга. Вагон первого класса пустовал, единственными пассажирами, севшими на промежуточной станции, были прихрамывающий усатый господин с черной повязкой на глазу и простецкого вида парень в пальто, круглой каракулевой шапке и с саквояжем в руках.

* * *

— …Система укреплений внушительная, — Джералд поднял к глазам бинокуляр фирмы Карла Цейса. — «Бюллетень Адмиралтейства» недавно публиковал обширную статью о прикрывающих Петербург фортах, с моря город практически неприступен — любой неприятельский флот будет уничтожен береговыми батареями.

— А на острове слева — крепость и небольшой город? — заинтересовался Робер. — Видите синий купол? Собор?

— Это Кронштадт, база русского флота на Балтийском море. Возьми бинокль и посмотри — в гавани множество военных кораблей. Контроль над створом морского фарватера столицы полный, но если начнется война с Германией, флот окажется заперт в Балтике — Кильский канал и датские проливы перекроют, русские не сумеют прорваться на соединение с нашим Гранд-Флитом…

«Эвертон» принял на борт лоцмана сорок минут назад и малым ходом двигался по Маркизовой луже между островом Котлин и южным берегом губы в сторону Петербурга. Давно рассвело, утренний весенний туман унесло теплым южным ветром. Капитан рассчитывал причалить в коммерческом порту незадолго до полудня.

— Пора переводить часы, — заметил Монброн, извлекая из кармана золотой хронометр с монограммой императора Наполеона III. — У нас на судне время по Гринвичу, здесь же на три часа больше.

— Не только время, но и даты другие, — сказала Евангелина. — Юлианский календарь, ужасная архаика.

— Зато лето наступит быстрее…

Поход «Эвертона» завершался. Как и предполагал капитан Мак-Мёрфи, уложились в шесть суток, даже с учетом задержки у перегруженного Северо-Остзейского канала и последующей стоянки в Киле. Примечательным это путешествие никак не назовешь — у берегов Дании попали в пятибалльный шторм, продолжавшийся несколько часов, но и только. Заход в Данциг не потребовался, угля хватило до самого Мемеля, где пароход остановился всего на четыре часа.

Далее плавание проходило безмятежно — вдоль берегов русской Прибалтики, оставляя за кормой порты Виндавы, Риги и Ревеля. Пассажиры «Эвертона» начали скучать, но сегодняшним утром за завтраком капитан объявил, что потерпеть осталось совсем недолго — вскоре на горизонте должен показаться Кронштадт и сразу за ним Санкт-Петербург, конечная точка маршрута.