У Православного Царя (Императора) куда больше ответственности перед Всевышнем, чем у любого из прочих смертных. Он наделен саном и властью не по воле случая, получил свои огромные властные прерогативы не только для решения задач земных, но для исполнения великой христианской миссии: евангелизации рода человеческого и приуготовление его ко Второму Пришествию Спасителя.
Царь Православный — защитник Церкви, но не Церкви просто как некоего общественного учреждения, а благодатной жизни, «жизни во Христе»; он — страж миссии Церкви. Высшим смыслом в таком случае для государства признается Богообщение. Именно в этом широком и высоком духовно-нравственном контексте только и следует воспринимать эпоху Алексея Михайловича, раскрывающую огромный духовный потенциал Руси-России XVII века.
Историк Церкви И. К. Смолич (1898–1970) удачно обрисовал мировосприятие Царя Алексея Михайловича применительно к делам Церкви. Свои церковные обязанности он воспринимал как пастырские, и подобное отношение не вызывало ни у современников, ни у церковной иерархии никакого возражения.
«Царь чувствовал себя носителем не только государственно-политических, но и религиозно-этических обязательств. Он должен был не просто править государством, но и заботиться о душах вверенных ему Богом подданных. Если, например, указ Царя Алексея Михайловича ввиду приближения Великого поста предписывал, чтобы православный люд соблюдал себя в согласии с церковными правилами, то ни сам Царь, ни духовенство, ни кто-либо из народа не видели в этом вмешательства в права Церкви. Православный Царь должен был печься не только о соблюдении внешнего государственного порядка, но также о внутреннем благочинии своего народа»[62].
Христианский Монарх фокусировал в себе не только функцию правителя земного, но и исполнял роль духовного лица. Потому, например, на Руси никогда не возникало какого-то общественно значимого движения против «законного» Помазанника, если его преданность Богу (благочестие) не подвергалась сомнению. Русский православный человек воспринимал Царя именно как «Божьего избранника», которого судить мог только Всевышний.
Характерный и показательный в этом отношении факт. Первый Царь Иоанн Васильевич (1530–1584), правивший безраздельно сорок лет, не вызвал к жизни ни одного протестного движения, какого-то мятежа или восстания, хотя правил жесткой рукой, карал неугодных и праведно и несправедливо. Но он являлся правителем от Бога, и выступление против него было равносильно восстанию против Господа. На подобное святотатственное действие русский богобоязненный человек XVI века никогда бы не отважился[63].
Не имея формального священнического чина, Царь Православный по факту являлся духовным поводырем, а его место в церковной иерархии замечательно точно выразил первый Христианский Император Равноапостольный Константин Великий на Первом Вселенском Соборе в Никее в 325 году. Обращаясь к Отцам Собора, Император заключил: «Вы — епископы внутренних дел Церкви, я — поставленный от Бога епископ внешних дел»[64]. Как подчеркивал историк Церкви, Император «хотел быть блюстителем только внешних интересов Церкви, не простирая своего влияния на внутренний строй»[65].
В данной канонической формуле понятие «внешние дела» может трактоваться чрезвычайно широко, что, собственно, много раз и происходило. Не вдаваясь в полемические церковно-богословские интерпретации, отметим только важнейший момент, который не может подлежать спору: Император, положивший начало христианизации Римской Империи, ощущал и обозначал себя частью епископата, «сослужителя», по его словам. По заключению современного исследователя, «Государь был первым воином, первым сановником, первым судьей, первым священником»[66]. Подобное положение сохранялось до самого исчезновения «Империи ромеев» в 1453 году. Императоры («василевсы») там считались «викариями[67] Иисуса Христа», надзирающими за царством.
Выдающийся греческий канонист XII века и Патриарх Антиохийский Феодор Вальсамон (1140 — после 1195) наставлял: «Православные императоры, с призванием святой Троицы назначающие патриархов и будучи помазанниками Господними, невобразно, когда захотят, входят в алтарь, кадят и делают знамение креста с трикирием, как и архиереи. Но они и катихизически поучают народ, что дано одним местным архиереям… А так как царствующий император есть помазанник Господень по причине помазания царства, и Христос и Бог наш есть кроме прочего архиерей, то благословенно и император украшается архиерейскими дарованиями»[68].
После Константина Великого императоры приобрели значительное влияние на дела Церкви, и не только в вопросах административного управления Церкви как земного учреждения. По православным представлениям, «Царская власть есть особое служение в Церкви, служение, не тождественное священству, но сопоставимое с ним, высшее явление того данного Церкви достоинства, которое апостол Петр называет «царственным священством»[69].
В тысячелетней истории «Империи ромеев» («Византии»)[70] существовали вопиющие примеры безапелляционного вторжения императоров-василевсов во внутренний, и даже в канонический строй Церкви. Подобные поползновения начались уже вскоре после кончины Константина Великого в 337 году. Его сын Император (337–361) Констанций, прельстившись арианской ересью, сформулировал в 355 году свое самовольное представление о властной императорской прерогативе: «Моя воля — канон».
Порой в догматических спорах Императоры безответственно принимали ту или иную сторону, инспирировали угодные решения Церковных соборов или даже решали споры без соборов, собственными вероисповедными указами. Самым печальным подобным явлением было движение иконоборчества, развернувшееся в Империи ромеев в VIII и IX веках[71]. Однако никогда Церковь не анафематствовала императоров, хотя среди них встречались лица и явно недостойные высокого сана. Исключение составляли лишь императоры-иконоборцы, которые не рассматривались как законные властидержатели[72].
С другой стороны, что еще более значимо, многие Императоры, начиная с Константина Великого, являлись неколебимыми защитниками благочестия, охранителями Веры Христовой, и, наделенные исключительным саном и неограниченной властью, творили Дело Церкви, за что и были причислены к Лику Святых. Помимо Равноапостольных Константина (272–337) и его матери Императрицы Елены (ок. 250–330), к числу святых императоров и императриц относились: Феодосий Великий (379–395), Пульхерия (450–453), Маркиан (450–457), Лев Великий (457–474), Юстиниан Великий (527–565), Маврикий (582–602), Ирина (797–802), Феодора (842–856), Никифор II Фока (963–969), Мануил II Палеолог (1391–1425) и некоторые другие[73].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});