— Чем же оно странное?
Я постаралась вспомнить всё, что слышала о стране Ля Мой от тех, кто там побывал.
— Начать с того, что тебе крепко повезло, что одет в кожу, а не в меха. За меховую одежду в Даун-тауне могут избить, а то и просто убить. Это тебе не Волкодавль, где чем больше мехов на тебе, тем больше и почета.
— За что ж такое злодейство?
— А это потому, что меха с живых тварей сняты. То есть сначала убитых, а перед тем живых.
— Так ведь кожи тоже с убитых, но перед тем живых тварей сняты, — совершенно резонно возразил Хэм.
— Так ведь дауны! У них, например, «маршалом» именуют начальника городской стражи. Вообще же об их системе управления у меня представление смутное. Что же до их религии, знаю, что есть у них божество со странным именем «коренное население». Они его сначала принесли в жертву, а теперь ему поклоняются.
— Нормальный ход, — одобрил Хэм.
Больше я ничего не успела сказать, потому что послышался тоненький голосок:
— Скажите, пожалуйста, вы, случайно, не охотники?
Я вскочила на ноги, выхватив меч. Очень мало кому удавалось подобраться ко мне незаметно, а вот эта малышка сумела. Потому что в круге света перед нами появилась именно маленькая девочка с корзинкой в руках. На ней было аккуратное платьице с вышитым корсажем, совершенно неуместное не только в темных заволчанских лесах, но и на улицах Волкодавля, на кудряшках красовался головной убор красного цвета, также производивший некое чужеродное впечатление.
— Тогда, может быть, вы лесорубы? — продолжала допытываться она.
— Нет, и не лесорубы тоже.
— Тогда, значит, вы разбойники, — при этом утверждении она не выказала никакого страха.
— Да с чего ты взяла?
— Моя мама учила меня, что в лесу встречаются только лесорубы, охотники и разбойники.
— Грех, конечно, подрывать у молодежи веру в авторитеты, но в лесу встречается множество самых разных людей. Например, грибники.
— Грибники — это разновидность охотников, — непререкаемым тоном заявила девочка. — А вы можете быть разновидностью разбойников — у вас есть мечи.
При этих словах я задвинула оружие в ножны, чтобы не усугублять впечатления.
— Лучше считай нас разновидностью грибников — они тоже ходят с ножами.
— А что вы здесь делаете?
— Между прочим, могу задать тебе тот же вопрос. Ты заблудилась?
— Наверное, — она вздохнула. — Меня зовут Малютка Шапоруж. И мама послала меня к бабушке с гостинцами.
— Из Волкодавля?
— Нет, что вы, мы живем очень далеко отсюда. Вон там, — она махнула рукой куда-то в юго-западном направлении.
— То-то я гляжу, одета ты не как местные.
— Я очень давно иду… иду… иду… гостинцы пришлось все съесть… можно мне возле вас остаться? Хотя бы на ночь?
— Ах, вот оно что! — вскипел Хэм. — Тетенька, тетенька, дайте попить пожалуйста, а то так есть хочется, что аж переночевать негде!
— Спокойно, парень. — Я села и вынула из сумки лепешку и протянула Малютке Шапоруж. — Садись, девочка, к огню. Меня зовут Конни, вот он — Хэм. Поужинай с нами, а потом подумаем, как с тобой быть.
— Вот именно! — буркнул Хэм, истолковав мои слова несколько превратно.
Девочка ела быстро, но аккуратно, не теряя ни крошки.
— И где живет твоя бабушка? — спросила я, когда она покончила с лепешкой.
— В одиноком домике за лесом, а лес за деревней…
— И сдается мне, что деревня эта называется не Кидалово.
— Не знаю, — спокойно отвечала Малютка Шапоруж. — Может быть, и Кидалово.
— Как же ты передвигаешься при таком минимуме исходных данных?
— А по солнцу. А по ночам — по звездам.
— Тогда не мудрено, что ты заблудилась. Здесь и днем видимость плохая, про ночь и не говорю…
— Что же мне делать? — она задумалась, но ненадолго. — А вы направляетесь в это… Кидалово? Можно мне с вами? Там я могла бы расспросить о бабушке…
— Еще чего! — возмутился Хэм. — Сдается мне, что эта сопля — наводчица у разбойников.
— В таком случае нам лучше иметь ее на виду, — возразила я.
— Верно, — согласилась Малютка Шапоруж. — И я ведь рискую больше вас. Разве вы не можете оказаться подпольными работорговцами?
— Почему подпольными?
— Прекратить дебаты, — скомандовала я. — Ложитесь спать. Хэм, твоя смена — вторая.
— А малявка третьей будет?
— Она будет спать. Детей на часах не ставят.
— Ничего себе! А я как же?
— Как с кикиморами по шалманам шляться, так он мужчина, а как сторожить, так сразу дите… Хватит. Всем спать.
Кидалово оказалось небогатым селом, затерявшимся средь высоких лесов. Его окружали участки выжженной земли пригодной для пахоты. Нива не производила впечатления обильной. Впрочем, приходилось видывать мне места и похуже. При въезде в деревню мы не встретили ни единой души, и это настораживало. Однако Кидалово было обитаемо. В теплой пыли купались тощие куры, псы побрехивали из-за плетней. Не видно было только людей.
Всё разъяснилось, когда мы проехали вглубь деревни. Народ столпился на площади. Старых, малых и женщин, как водится, вытеснили в задние ряды, но не вполне обидели — мужик, устроившийся на крыше самой высокой избы, сообщал о том, что происходит внутри.
— …и наносит удар за ударом! Неустрашимый пятится. Могучий бьет снова! Справа! Слева! Снизу! Сверху! Задай ему! Выпусти ему потроха! Но что я вижу? Неустрашимый собрался! Он бьет в ответ! Из Могучего летят пух и перья… Да что ж ты, Мотя… — скорбно протянул он, когда зрители потрясенно ахнули. — Быть тебе нынче в чугуне, яблоками начиненному…
Из толпы вышел понурый мужчина, волоча за крыло не менее понурого гуся. Если Могучему и впрямь предстояло быть сегодня съеденным, то ощипывать его долго не придется. Проигравшиеся сельчане извлекали из кисетов деревянные и отдавали их бойкому румяному старичку, очевидно, старосте.
— Вот так и живем, — сообщил он мне, когда я спросила, можно ли переночевать в селе женщине с двумя детьми (согласитесь, что это звучит лучше, чем «женщине с мечом, четверкой коней, арбалетом и еще кое-чем в потайных карманах»). — Я что, удовольствия ради гусиные бои устраиваю? Провизию, стыдно сказать, аж в самом Волкодавле закупаем. А что делать? Земля у нас неплодородная, урожаи плохие, да и зерно молоть негде.
— Что, мельницы нет?
— Мельница есть, да мельник сбег. То есть, сперва дочка его, видишь ли, опозорила — в комнатные девицы к царевне Милене подалась, а потом и он дело забросил и ушел на Волк к лихим людям…
— Постой, это не его я на реке видала — он всё бабу символическую топил и потопить никак не мог?
— Может его… а может, и нет.. Охотников засорять Волка-батюшку нынче много развелось… Так, бишь, о чем я? О том, что прожить трудом крестьянским никак невозможно. Баклуши вот бьем, исконный наш заволчанский промысел…
— И всё?
— Да что ты! Мужики и бабы у нас смышленые, в отхожие промыслы пускаемся. Груши околачиваем, шнурки от галош гладим, мозги пудрим, лапшу вешаем, на ходу подметки режем, соловьев баснями кормим, зубы заговариваем…
— А лыко вяжете?
— Нет, лыка не вяжем… А еще мы выгуливаем собак!
— Ладно, старинушка, не отвлекайся. Так переночевать можно у вас?
— Отчего ж нельзя? Только постоялого двора нет у нас больше, с тех пор как в Мочиловскую сторону никто не ходит.
— Где ж ночевать-то?
— А где хотите. Хоть на мельнице, пока она еще не развалилась… Пойдем, я покажу где.
Покуда мы поднимались на холм, над ручьем темнела печальная руина мукомольного заведения. Я спросила у старосты:
— А почему, дедушка, на Мочилово люди ходить перестали?
— И туда перестали, и оттуда! Может, оно для торговли-обмена и в убыток, а своя шкура всё-таки дороже. И душа — тоже.
— Что, разбойники замучили?
— Куда там! Разбойники — они свои, с ними завсегда договориться можно. Опять же нечисть местную мы наперечет знаем, и привычки ейные… А там свирепствует злой демон Лахудра-душераздиратель. Души, говорят, из людей вынимает и в клочья рвет.
— Откуда же он взялся?
— А кто его знает! Ясно, что пришлый, у нас такой пакости сроду не водилось. У нас если чего дерут, то шкуру…
После чего мы попрощались со словоохотливым старцем. Тот правда, еще кричал вслед что-то про бабку Лепестинью, которая знатной медовухой торгует, («заодно бы вас и помянули…») и поднялись к мельнице. Она еще не развалилась. И это было ее единственное достоинство. Впрочем, Малютка Шапоруж тут же соорудила веник, нашла какие-то тряпки, притащила из ручья воды и скоренько превратила horror vacui в место, пригодное для ночлега. Глядя, как ловко она управляется, я спросила:
— Может, тебе лучше пойти в деревню, поспрошать про бабушку?
— Нет, — отрезала она, — это не та деревня, рядом с которой живет моя бабушка. Нужно идти дальше.
— Но ты слышала, что говорил староста? Дальнейший путь опасен. Тебе лучше остаться здесь. По-моему, кидаловцы — люди не злые.