Читать интересную книгу Проект «Феникс» - Франк Тилье

— Надо, чтобы сюда пришли криминалисты, осмотрели все как следует и проверили всю технику.

Тут на мобильник Леваллуа кто-то позвонил, он поговорил несколько минут, а отключив сотовый, сказал Шарко:

— Две новости. Первая не имеет никакого отношения к этому делу — она насчет трупа в Венсенском лесу, трупа некоего Фредерика Юро. Наш шеф просил тебе передать, что твой бывший начальник хочет видеть тебя в своем кабинете как можно скорее. Прямо сейчас.

— Меня? Ну-ну… а вторая?

— Робийяр справился в картотеке полицейского управления, и оказалось, что меньше месяца назад Ева Лутц запрашивала справку об отсутствии у нее судимостей, кстати, ее досье криминалистического учета и впрямь пустое. Эта справка была ей нужна, чтобы получить разрешение посещать пенитенциарные учреждения.

— Тюрьмы?

— Ну да, она приложила список по меньшей мере из десяти. Можно подумать, наша жертва собиралась объехать чуть ли не всю Францию с единственной целью: встретиться с разными заключенными. А отсюда вопрос: зачем бы исследовательнице, наблюдающей за обезьянами, добровольно погружаться в тюремный ад? Что она там забыла?

8

В понедельник с утра Люси занялась сборами в Вивонн близ Пуатье. Она бросила в рюкзак кое-какую одежду и несколько бутылочек воды, потом сняла упаковку с нового мобильника и показала телефон матери:

— Купила для Жюльетты. Если она будет постоянно носить его в ранце, я всегда ее найду. Да знаю я, что она еще маленькая, но сама она не сможет звонить: это такая специальная опция, благодаря которой… которой я в любую минуту смогу узнать, где она находится. Всегда буду рядом с дочкой. Что ты об этом думаешь?

Мари Энебель не ответила. Она сидела на диване, нахмурившись, держа руки между коленями. В течение последнего года она так часто приходила в квартиру дочери, что квартира эта, можно сказать, стала ее вторым домом, и Люси даже превратила свой кабинет в спальню матери. По телевизору передавали какие-то музыкальные клипы. Мари встала, выключила телевизор и сказала очень серьезно:

— Люси, ради бога, не впутывайся в это дело, хватит с тебя и тех бед, какие уже случились. Не надо ездить в эту тюрьму, не надо ходить на похороны этой мрази. Тебе станет только хуже, ты же помнишь, доктор сказал, что нужно отвлечься, подальше отойти от… от всего такого.

— Плевала я на то, что сказал доктор! У меня нет выбора.

— Конечно же есть. Есть выбор.

Мари Энебель прекрасно понимала, чем кончится затея дочери. Если она поедет туда, откроются старые раны, Люси придется лицом к лицу столкнуться со злом, посмотреть ему в глаза, и она снова станет искать ответ на вопросы, ответов на которые не существует.

После долгого раздумья Мари, сцепив до боли руки, все-таки решилась:

— Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Не сейчас, мама. Сейчас я пойду к Цитадели — погуляю с Кларком и Жюльеттой.

Встревоженная Мари провела рукой по лицу.

— Это связано с историей нашей семьи, с тем, как у нас было с двойнями…

Вот тут Люси заинтересовалась и, убедившись, что Жюльетта не собирается выходить из детской, подошла к матери:

— А как у нас было с двойнями?

Мари закусила губу, осмотрела свои ногти, она словно боялась поднять глаза на дочь. Потом усадила Люси рядом с собой.

— Понимаешь, после того, что случилось, я стала общаться с одним человеком…

— С мужчиной?

— Нет, с женщиной. Она одновременно специалист по генеалогии и психотерапии и работает в основном над разрешением конфликтов, связанных с генными мутациями. Психогенеалогия — так называется ее наука. И мне бы хотелось, чтобы ты сходила со мной хотя бы на один сеанс.

Люси почувствовала, что кровь бросилась ей в лицо: вот только этого ей не хватало!

— Еще один мозгоправ? Почему ты не сказала раньше?

— Люси, пожалуйста! Мне и сейчас было трудно заговорить с тобой об этом.

Дочь решительно покачала головой:

— Можешь делать все, что тебе угодно, но на меня не рассчитывай: меня и так уже достали психиатры!

— Ты не поняла, она не психиатр. Она помогает нам увидеть… разглядеть наше прошлое, разобраться в отношениях с нашими предками. В кровных узах.

Мари опустила голову, словно она налилась свинцом, и на одном дыхании выпалила:

— У меня тоже была сестра-близнец.

Люси показалось, что ее ударили в солнечное сплетение, у нее сразу перехватило дыхание, и она отпрянула.

— Сестра… сестра-близнец?!

— Да. Ее звали Франс. В июне пятидесятого она появилась на свет первой. Это было в родильном отделении больницы Льевена.

Комок в горле не дал Люси ответить. Мать почти никогда не рассказывала о своем прошлом, о своей юности — она словно бы заперла все это в старом сундуке, ключ от которого сразу же потеряла. Люси мало что знала о собственной семье, о своих предках. Все эти души, все эти тела рассеялись в пространстве, как горсточка пыли.

— Когда… когда случилась трагедия, нам было по четыре года. Мы еще жили в Калонне… Помнишь фотографии старого дома бабушки и дедушки, Люси?

Люси молча кивнула. Разумеется, она помнила. Маленький кирпичный домик в шахтерском поселке. Печка, которую топили углем, пестренькие плитки пола, здоровенный таз — в нем все члены семьи купались по очереди… Дедушка был шахтером, а бабушка, стоя на краю черного колодца, раздавала лампочки тем, кого недра этого колодца поглощали каждый день ровно в шесть утра. Рабочие люди. Люси была с ними едва знакома: обоих слишком рано унесла болезнь всех, кто глотает угольную пыль.

В голосе Мари звучала боль, она роняла слова, словно камешки, обкатанные временем:

— Это случилось летом. Мы с Франс играли в саду: рыли палочками ямки в земле поблизости от малиновых кустов позади папиного… дедушкиного курятника. Франс была куда более ловкой, чем я, и она вдвое быстрее раскапывала твердую черную землю. И она выкопала гранату. Твой дедушка к тому времени уже показывал нам гранаты, и объяснил, что, когда вдруг натыкаешься на оставшееся от войны оружие, главное — до него не дотрагиваться. В угольном бассейне люди нередко находили снаряды, мины, каски и даже скелеты фрицев, засыпанные когда-то землей.

Пальцы Люси нервно теребили край джемпера, а мать продолжала:

— Разумная для своих четырех лет, я велела Франс не трогаться с места, пока я сбегаю к родителям и скажу, что мы нашли гранату. Но когда подбегала к дому, раздался взрыв.

Она терла и терла руки, как делала, наверное, все эти долгие годы, вспоминая о трагедии. Люси почувствовала, что на глаза у нее наворачиваются слезы.

— Смерть Франс стала в семье запретной темой, Люси, об этом никогда никто не заговаривал. Мои родители, мои тети и дяди, мои двоюродные братья и сестры — все делали вид, что Франс никогда и не было на свете. Мы отказались от нее, мы загнали эту постыдную тайну в самую глубину души. Не сохранилось ни единой фотографии, ни одного предмета, который напоминал бы о Франс. Даже я сама в конце концов забыла сестру, но разве мне оставили выбор?.. Четыре года… я была такая маленькая… Я даже сомневалась порой, а была ли у меня сестра на самом деле? И не находила в себе уверенности сказать: да, конечно, была.

Люси встала, подошла к матери, обняла ее.

— Мама, мама… ну почему ты мне никогда не говорила об этом?

Мари прижалась к дочери, погладила ее по спине, еле сдерживая слезы, и с трудом продолжила:

— А я, выжившая двойняшка, в двадцать два года забеременела. И первый же ультразвук показал, что…

Люси чуть отодвинулась, заглянула матери в глаза, прочитала там вину, глубокую печаль — и поняла. У нее все внутри сжалось, и она, как на автомате, договорила за Мари:

— Что ты беременна двойней. Но родился только один ребенок, потому что за время беременности поглотил другого… Потому что я пожрала свою сестру.

— Ты… ты — моя единственная дочь.

Дочь отстранилась, сжала кулаки. Ее душило отвращение. История маминой беременности была Люси известна и в свое время совершенно потрясла ее. Началось все с чудовищных головных болей в подростковом возрасте. Люси долго исследовали, не находя причин, и, только когда ей уже было почти шестнадцать, обнаружили этот ужас: врач извлек у нее из головы кожистую кисту — все, что осталось от ее так и не развившейся сестры-близнеца. Которую поглотил в первые месяцы после зачатия «доминирующий близнец». Она, Люси. Ничего подобного в медицине еще не встречалось.

Это открытие изменило характер Люси. Специалисты рассматривали этот случай всего лишь как проблему, связанную с зачатием, но для подростка он стал поводом считать себя мерзким чудовищем, стыдиться себя. Какие гнусные, какие низменные инстинкты заставили ее вытеснить сестру из материнской утробы? Зародышевый каннибализм у песчаных акул, о котором она узнала позднее, произвел на нее большое впечатление. У акул этого вида более жизнеспособные зародыши поедают более слабых. Естественный отбор осуществляется, таким образом, еще во внутриутробный период. Люси долго обдумывала этот феномен. Неужели она, как эти акулята, наделена самыми подлыми из инстинктов хищника? А не сохранились ли в ней эти инстинкты, унаследованные от первобытных предков, которые у других людей дремлют обычно где-то глубоко внутри? Неужели она пошла в полицейские именно для того, чтобы преследовать таких же хищников, как она сама?