Мне хреново, я чувствую себя обманутой и использованной, внутри меня разрастаются злость и упрямство. Это потом придет осознание, и меня будет мучить совесть, но прямо сейчас я не планирую даже смотреть в его сторону.
— Переведи, пожалуйста, следующее, — спокойно просит генеральный, и я подчиняюсь.
Стоя рядом с его отцом, который продолжает оказывать мне знаки внимания, я как будто все еще слышу, как Дима назвал другую девушку «лапочкой». Не знаю, почему это так сильно задело меня. Ведь это логично.
Люди говорят одно и то же, используют одни и те же приемы, чтобы понравиться, даже цветы покупают одинаковые, потому что считают, что они самые лучшие. Но я не могу смириться!
Сжимая зубы и давясь улыбкой, я почти ощущаю, как крошится эмаль. Его «лапочка» звучит в ушах ударом в медный барабан, словно средство оповещения населения о стихийном бедствии. Не могу успокоиться! Это не мелочь, мне больно, и я очень, очень зла на него.
— Как вы добрались?
Седовласый старичок, похоже, главный среди американцев, смеется больше других. Он выдает целую тираду о самолетах и регистрации. Благодарит за шикарную гостиницу. Я перевожу, стараясь передать смысл как можно ближе. Я очень волнуюсь, но, кажется, получается.
— Неплохо, Иванка, совсем неплохо, — хвалит меня Красинский-старший, наклоняясь к самому уху и прикасаясь к моей спине.
От его близости по коже снова ползет мороз, но обида на Диму сильнее. Плевать на его отца, на людях он не тронет.
Как я могла отдаться Диме? Как? Вроде не дура, но как я умудрилась повестись на его разговоры и улыбку? Я на него не смотрю и чувствую, как мир раскололся на две части.
— Больше шансов, — на автомате перевожу слова американца, — на рынке нам нет равных, наши программы выполняют нужную задачу без лишнего технологического мусора.
И хотя поначалу меня немного трясет, я втягиваюсь в работу, собираюсь. Улыбаясь группке из штатов, продолжаю переводить, иногда сбиваюсь и путаюсь, но в общем, как мне кажется, выгляжу достойно.
К счастью, гостей я понимаю, несмотря на американский английский. С обидой задрав подбородок, выдаю четкий конструктивный перевод. Жаль, меня не видят мои преподаватели. Они бы наверняка гордились мной. Откуда только силы берутся? Это вечером я буду реветь в подушку, сейчас не покажу ему даже виду.
Генеральный стоит слишком близко, он хоть и разговаривает с американцами, обмениваясь смехом и шутками, то и дело прикасается к моему плечу. Это очень раздражает, но я терплю.
Красинский приглашает нас всех к столу. Отодвигает для меня стул, будто я не простая практикантка, а важная, уважаемая персона. Узнай мы друг друга сегодня, я бы даже восхитилась его поведением. Но рядом со мной монстр. Вот только мне все равно. Я чувствую, что Дима смотрит на нас.
Технические термины даются мне сложно, и без подготовки, уверена, иногда выдаю полную ересь. Но по-другому никак. Сами виноваты, что толкнули меня в самую гущу событий. Беседа длится больше часа, я многое не понимаю, но стараюсь как могу.
— Максимизация выбора. — Складывает Красинский руки в замок, опираясь на них подбородком и показывая, что он уже принял решение, он очень доволен. — Открытый стандарт создает справедливый конкурентный рынок для реализаций. Он не привязывает потребителя к определенному поставщику или группе поставщиков. И меня это устраивает. Так что, я думаю, пора переходить к подписанию документов. Есть возражения?
Все молчат, боятся перечить генеральному. И, конечно же, решение здесь принимает только Егор Валентинович, но в следующую секунду я слышу голос Димы:
— Я не согласен — считаю, надо еще раз все взвесить и рассмотреть предложения «Сиско» или «Нист».
Лицо Красинского-старшего каменеет. А я впервые поднимаю глаза на Диму. За столом тишина, он смотрит на своего отца, и этот холодный пронзительный взгляд похож на лезвие ножа.
— Мы все обдумали, и решение принято.
— Там методы современнее и условия выгоднее.
— Иногда важны старые связи.
— Егор Валентинович, надо еще раз обдумать, — настаивает Дима, посмевший перечить отцу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Старшего раздражает собственный сын, ставящий под сомнение его авторитет. Не слышно даже шелеста бумаг, настолько тихо в зале. Между отцом и сыном ведется немой диалог.
— Давайте прервемся на ланч! — грозно выдает Красинский-старший, затем добавляет улыбку. — Смена часовых поясов нешуточное испытание.
А я, завороженная происходящим, молчу.
— Иванка, переведи, — приказывает генеральный, и я, отмерев, быстро выполняю.
Все кивают, смеются, переговариваются и начинают вставать, скрипя стульями. Затем группками движутся в сторону лифта. Не знаю, что мне делать, первая мысль — бежать. Но я понятия не имею, должна ли переводить на ланче.
— Дима, проводи дорогих гостей в наш ресторан, там уже все готово.
Очевидно, он пытается избавиться от сына. Я делаю резкий шаг в сторону.
— Иванка, я впечатлен, — окликает меня Красинский-старший.
Это в лесу он незнакомый мужик, пытающийся завалить меня на траву. Здесь он бог и царь. Он генеральный директор, а я должна пройти практику и получить зачет. Зал медленно пустеет, я паникую.
— Спасибо. Мои услуги понадобятся и дальше, или я могу идти? — Случайно пересекаюсь с ним взглядами.
Мне не нравится, как много внимания он уделяет моей персоне. Разве я не обслуживающий персонал? Красинский-старший нарочно говорит тихо, почти шепотом, чтобы я подошла ближе. Вот же хитрая сволочь.
— Я должен извиниться, наша первая встреча, — он заставляет меня смотреть ему в глаза, — вышла ужасной, мне очень неловко. Я понятия не имел, насколько ты талантливый переводчик, ты держалась на высоте. Есть нарекания, но ты ведь еще студентка.
Прячу руки за спину и втыкаю ногти в ладони, медленно отступая. Боюсь оставаться с ним наедине.
— Извинения приняты, я пойду.
— Ты не можешь меня бросить, Иванка, — он снова улыбается, как будто нежничает, а я обхожу стол, отступая. — Я не справлюсь дальше без тебя. В этом наряде ты просто прекрасна, образ деловой леди — это прям твое, — осматривает меня с ног до головы, делая комплимент.
Его крупная фигура загораживает проход, и я не знаю, что мне делать, за спиной закрывается лифт. Ну вот и все.
Если бы Дима был настоящим, хорошим, он бы меня не бросил. А он ушел.
— Пойду со всеми!
Развернувшись, собираюсь быстро покинуть помещение, но убегая от отца, возле лифта натыкаюсь на сына. Он молча ждет, опершись о стену. Я замираю. Ничего не могу с собой поделать: когда наши глаза встречаются, внутри разливается бурлящая лава. Темноглазый Дима так сильно меня привлекает. В нем что-то такое есть, и меня тянет к нему, несмотря на то, что я всего лишь одна из многих в его жизни.
Поворачиваю голову, смотрю то на сына, то на отца.
— Документы забыл. — Пересекает комнату Дима и, проходя мимо отца, резко и грубо задевает его, пренебрежительно толкнув плечом.
Отец ухмыляется, но с места не сходит, твердо стоит на ногах. Боже мой, это все снова из-за меня. Хочется закричать от ужаса, но я быстренько семеню к лифту, жму кнопку, стараясь как можно скорее убраться отсюда. И когда я оказываюсь внутри, и дверцы уже почти закрываются, в щель просовывается чья-то нога, останавливая их.
***
Шагнув за мной в лифт, Дима откидывается на стену и, задрав подбородок, холодно смотрит на меня свысока.
— Привет, — выдавливаю улыбку, перепугавшись его взгляда.
Ну почему с Кириллом было легко и просто, а с Димой так сложно? Не могу воспринимать его близость спокойно. Он мой первый мужчина, единственный на целом свете, кому я доверилась так сильно. А в его взгляде читается жестокость. Дима явно чем-то недоволен. Глаза не добрые и не приветливые, скорее, злые и разочарованные. Из-за отца, что ли? Так не я же к его отцу лезла. Или потому, что я так и не ответила на его приглашение? Но, блин, я не могла написать, ибо так и не придумала, как попасть на вечеринку, которая может продлиться полночи. Родители взвоют. А теперь еще эта его, перевернувшая все с ног на голову, «лапочка». Не хочу никуда идти, зная, что одна из многих.