сам митрополит.
«Отчего же мне не понимать там, где можно найти столько верного и где каждый может поучиться сам и поучить других?» – спросил Авраам-Бер Рабинович, заставляя митрополита заподозрить, нет ли в его словах какого-нибудь подвоха.
«Одна только беда, – продолжал он, с сожалением разводя руками. – Все знают, как следует жить по истине и по слову Божьему, а живут, как скоты неразумные, по истине же живут одни только редкие единицы».
«Что же тут удивительного, – возразил митрополит, смущая секретаря своей покладистостью. – Мы ведь пока не в Раю, слава Богу, если ты еще не заметил. Грехом Адама вошли в мир грех и смерть, и злоба противников небесных, бессильных в своей преисподней. Не каждый может противостоять искушениям Сатаны».
В ответ Авраам-Бер вновь приятно улыбнулся и сказал голосом, каким обычно говорят с малыми детьми, доказывая им очевидные и давно всеми признанные истины:
«Но каждый может захотеть противостоять этим искушениям. Ведь ваше высокопреосвященство не станет отрицать тот очевидный факт, что если Всевышний каким-нибудь образом приоткрывает нам истину, он вместе с тем открывает и способ – как познать ее?»
«Так», – кивнул владыка, совершенно сознательно позволяя допрашиваемому отклонятся от темы.
«А если Он открывает нам способ, каким мы можем познавать истину, то никто не должен ссылаться на то, что кто-то или что-то помешали ему это сделать. Или на то, что у него есть собственное понимание этого предмета, отличное от того, который дан в откровении».
«Но надо ведь учитывать, как теперь говорят, нюансы», – сказал митрополит, изумляя секретаря, который никак не ожидал, что допрос какого-то еврея потечет в таком вот сомнительном русле. Так, словно митрополит находился сейчас не за тысячу верст от столицы, а на заседании священного Синода, которому предстояло решить несколько не слишком обременительных дел.
«Не знаю, как теперь говорят, – сказал в свою очередь Авраам-Бер, весело глядя на владыку, – но если тот человек, которого вы называете Машиахом говорит «своего не требуй» или «возлюби ближнего своего», то это означает только то, что означает, а именно – никогда не следует требовать назад своего, а ближнего следует всегда любить и уважать, тогда как все прочие толкования недопустимы и лживы».
«Тем более, – продолжал Авраам-Бер, быстро переведя дух, – тем более, если я правильно понял эту вашу Книгу, то ее главная мысль заключается в том, что в своих отношениях с Всевышним человек должен не бояться идти до конца, не останавливаясь ни перед чем и отвернувшись от всего того, что мешает ему познать Божественную волю… Надеюсь, я не очень отошел от истины, ваше высокопреосвященство?»
«Кажется, не очень», – неожиданно легко согласился митрополит, повергая секретаря и благочинного во все большее недоумение.
«А раз не очень, то прежний вопрос остается в силе, – не без удовольствия сказал Авраам-Бер, поднимаясь из-за стола, что было, конечно, тоже совершенно недопустимо. – Почему, зная истину и поклоняясь тому, кто эту истину принес, последователи Га-Ноцри как будто сговорились делать все прямо противоположное тому, к чему их призывает тот, кого они считают Машиахом и кого они называют своим Учителем? Разве это не он сказал – не собирайте себе сокровищ на земле, тогда как христиане только тем и заняты, чтобы устроить себе сносную и покойную жизнь. Разве не он сказал – будьте бедны и не заботьтесь о завтрашнем дне, тогда как христиане ни о чем так много не думают, как о мамоне, количеством которой измеряют степень своего счастья. Он сказал – взявший меч от меча и погибнет, а христиане создают огромные армии, чтобы держать в повиновении народ и сдерживать соседей. Он сказал – будьте свободны, а христиане только тем и заняты, чтобы зависеть от чужих мнений, которые они слышали от дураков или наскоро прочитали в никчемных книжках. Он сказал – не судите, а христиане волокут друг друга в суд из-за грошового дела, да еще кричат, что они делают этим справедливые дела. Он сказал – трудно богатому войти в Царствие небесное, а большинство думает, что в этом нет ничего трудного, стоит только ходить иногда к обедне, да причащаться раз в месяц… Я думаю, сказанного достаточно, чтобы понять разницу между тем и этим, но если этого недостаточно, ваше высокопреосвященство, то я могу продолжить».
«Не стоит, – сказал высокопреосвященный и затем к ужасу о. Михаила заметил, обращаясь вдруг к Аврааму-Беру на вы. – Я понимаю, о чем вы говорите, и, пожалуй, могу даже согласиться со всеми вашими аргументами, в которых, впрочем, я не вижу ничего нового».
На лице секретаря отобразился неподдельный ужас.
Помедлив, его высокопреосвященство добавил:
«Конечно, кроме одного».
«И какого же?», – спросил Авраам-Бер, по-прежнему весело улыбаясь, словно все происходящее доставляло ему крайнее удовольствие.
«А вот какого, – митрополит тоже поднялся из-за своего стола и начал разминать застывшие руки. – Человек не может по собственной воле взять и просто спасти себя. Драма спасения совершается не столько с человеком, сколько с человеком и Богом, но мы не знаем об этом ровным счетом ничего и можем только догадываться о происходящем в глубинах человеческого сердца и Божественного присутствия. Ах, если бы все дело заключалось только в том, чтобы исполнить то, что заповедует Священное Писание, как бы светло и понятно было бы все в этом мире! Но спасение есть таинство и тайна, а не просто исполнение того, что требует от тебя писанная и неписаная традиция. А раз так, то мы должны не обвинять христиан в том, что они не исполняют того, что записано на страницах Откровения, а смиренно останавливаться перед этой тайной двух, о которой мы можем знать только по грубой аналогии со своей собственной историей… Все же остальное, – продолжал митрополит, слегка повышая голос, словно желая убедиться, что его слова не пропадут даром, – все же остальное есть лишь приложение к этой великой тайне, – исторический антураж, который, к сожалению, слабые души часто принимают за подлинное выражение Божественной Истины».
Было, пожалуй, что-то интригующе-таинственное в том, что никому не известный местечковый еврей и всем известное духовное лицо занимались теологическими проблемами и занимались этим несколько академично, так что, пожалуй, это все же было скорее похоже на заседание Синода или Академии наук, и уж во всяком случае – не на допрос, результатом которого вполне могли бы стать весьма серьезные последствия.
Кажется, потом последовала небольшая пауза, в продолжение которой Авраам-Бер прошелся пару раз по комнате, от стола до двери, обдумывая услышанное, а секретарь и благочинный что-то писали в своих бумагах, изредка поглядывая в сторону митрополита и ожидая продолжения допроса.
«Что ж, прекрасно, – сказал, наконец, Авраам-Бер, вновь, к ужасу секретаря, нарушая всякую субординацию и, при этом, имея на