Он проверил часы. Ему еще ни разу не пришло в голову заменить батарейку, которая высохла три года назад, но они все равно показывали точное время: без двух минут три.
Азирафель занервничал.
– А нет ли, по чистой случайности, у кого-нибудь из числа уважаемой публики в кармане носового платка? Нет? – Во времена королевы Виктории выйти на улицу без носового платка было немыслимо, а делать фокус с волшебным появлением голубя, который уже исклевал Азирафелю всю руку, без носового платка невозможно. Ангел попытался привлечь внимание Кроули, но это ему не удалось, и он в отчаянии обратился к одному из охранников, который смущенно переступил с ноги на ногу.
– Вот вы, дорогой мой, подойдите-ка сюда. Посмотрите у себя в кармане – я уверен, что вы храните там замечательный шелковый платок.
– Нет, сэр. Никак нет, сэр, – отчеканил охранник, глядя прямо перед собой.
Азирафель безнадежно подмигнул ему.
– Ну же, молодой человек, взгляните, пожалуйста…
Охранник засунул руку во внутренний карман, на его лице появилось удивленное выражение, и он вытащил оттуда платок, темного сине-зеленого цвета, с кружевами ко краю. Азирафель почти сразу же понял, что кружева были лишней деталью, потому что пистолет, который в них запутался, вылетел из кармана, вращаясь, перелетел через весь зал и тяжело опустился в блюдо с мармеладками.
Дети разразились восторженными аплодисментами.
– А вот это неплохо, – заявила юная особа с хвостиком.
Маг уже ринулся через зал, и схватил пистолет.
– А ну, козлы, воткнули руки в небо! – радостно завопил он.
Охрана не знала, что делать.
Некоторые полезли за оружием; другие начали осторожно двигаться – кто к Магу, кто от него. Остальные дети принялись жаловаться, что тоже хотят пистолеты, и некоторые, развитые не по годам, уже пытались выхватить их из рук тех охранников, которым хватило ума вытащить их на всеобщее обозрение.
Потом кто-то бросил в Мага мармеладку.
Тот взвизгнул и нажал на спусковой курок. У него в руках был «магнум 32», стоящий на вооружении в ЦРУ – серое, тяжелое, не понимающее шуток орудие, способное разнести человека в клочки с тридцати шагов, и не оставить от него ничего, кроме кровавого пятна, лишней работы уборщикам, и предписанного уставом отчета.
Никто и глазом не успел моргнуть. Кроме Азирафеля.
Из дула «магнума» вылетела тонкая струйка воды, и ударила в спину Кроули, который как раз смотрел в окно, пытаясь разглядеть в саду огромного черного пса.
Азирафель смущенно огляделся.
И ему в лицо ударил кремовый торт.
Было почти пять минут четвертого.
Махнув рукой, Азирафель обратил остальные настоящие пистолеты в водяные и вышел из зала.
Кроули догнал его за воротами, где он рылся в многочисленных складках своего плаща.
– Куда же он делся? – бормотал Азирафель.
– Он в рукаве, – сказал Кроули, и вытащил на свет быстро остывающий и весьма потрепанный птичий трупик. – Вот что получается, когда фокусы продолжаются слишком долго. – Он вдохнул жизнь в голубя, тот что-то благодарно проворковал, и, осторожно оглядываясь, улетел.
– Да не голубь, – раздраженно сказал ангел. – Пес. Его до сих пор нет.
Кроули задумчиво покачал головой.
– Посмотрим.
Он открыл дверку машины и включил радио. – …выбросить тебя из головы, и не выбросить тебя из головы, – защебетала Кайли Миноуг, – выбросить тебя из ПРИВЕТ, КРОУЛИ.
– Привет. Алло, кто это?
– ДАГОН, ПОВЕЛИТЕЛЬ МУК, ХРАНИТЕЛЬ ЛИЧНЫХ ДЕЛ, ПОДКНЯЖИЙ СЕДЬМОГО КРУГА. ЧЕМ МОГУ БЫТЬ ПОЛЕЗЕН?
– Адский пес… просто проверяю. Он нормально отбыл?
– ВЫПУСТИЛИ ДЕСЯТЬ МИНУТ НАЗАД. А ЧТО? ПРОБЛЕМЫ? НЕ ПРИБЫЛ?
– Нет-нет, никаких проблем. Все нормально. А, вот он, вижу. Хороший пес. Отличный пес. Все круто. Отлично вы там внизу работаете, ребята. Ладно, рад был поговорить, Дагон. Увидимся…
Он выключил радио.
Они посмотрели друг на друга. В доме раздался выстрел, и одно из окон разлетелось вдребезги.
– Какая досада, – проворчал Азирафель, воздерживаясь от более крепких выражений с легкостью, которая достигается только после шести тысяч лет воздержания от более крепких выражений, и становится второй натурой. – Видимо, один не заметил.
– А пса нет, – сказал Кроули.
– Пса нет, – подтвердил Азирафель.
Демон тяжело вздохнул.
– Садись в машину, – сказал он. – Это надо обсудить. Нет, погоди, еще…
– Что?
– Счисти сначала крем.
* * *
Безмолвная августовская жара нависла не только над Лондоном. Вдали от него, вдоль дороги в Тэдфилд, пыль тяжело садилась на заросли высоких лопухов. Над живыми изгородями жужжали пчелы. Воздух пах так, словно вчера его забыли убрать в холодильник, а с утра подогрели в той же сковородке.
Над пустынной дорогой разнесся странный звук – словно тысяча железных глоток одновременно собирались рявкнуть «Слава!», но вдруг заткнулись.
На дороге стояла черная собака.
Это точно была собака. Во всяком случае, с виду. Если смотреть издали.
Есть собаки, которые с первого взгляда напоминают вам, что несмотря на тысячи лет искусственного отбора, любой пес отошел от волка не дальше, чем на две кормежки. Они надвигаются на вас неторопливо и целенаправленно – зов предков во плоти, клыки желты, из пасти смердит, а их хозяева жизнерадостно кричат с безопасного расстояния, что «он душка, просто отгоните его, если будет надоедать», и в зелени его глаз плещется алый огонь костров плейстоцена…
Но при виде этого пса даже такие собаки бесстыдно забились бы под диван и притворились, что в данный момент в этом мире их не интересует ничего, кроме резиновой косточки.
Он уже рычал, и в этом рыке слышалась свернутая тугой пружиной угроза. Такой рык рождается глубоко в глотке, а выбравшись наружу, не теряет даром ни секунды, и умирает в первой попавшейся по соседству глотке.
С челюстей пса капала слюна и с шипением падала на асфальт.
Пес шагнул вперед и понюхал недвижный воздух.
Его уши встали торчком.
Он услышал вдали голоса. Голос. Голос мальчишки, однако этот пес был создан именно для того, чтобы повиноваться ему, он не мог ему не повиноваться. Если этот голос скажет «Рядом!», он пойдет рядом; если скажет «Убей!» – убьет. Голос Его Хозяина.
Пес склонил голову набок, словно сидел перед фонографом на эмблеме фирмы грамзаписи HMV. Потом он перепрыгнул через изгородь и неторопливо потрусил по полю, мимо пасшегося там быка. Бык насупился, вгляделся в пса, взвесил шансы и торопливо отошел на дальний конец пастбища.
Голоса слышались из неопрятной рощицы поодаль. Черный пес оскалился и подкрался поближе.
Один голос сказал:
– Да нипочем не подарит. Ты всю дорогу говоришь, что подарит, и ничего. Вот пусть тебе папа кого-нибудь подарит. Кого-нибудь интересного. А то ведь будут какие-нито жуки жалючие. Вот тебе интересное – так твой папа думает.
На морде пса появилось выражение, которое с собачьего переводится как «недоуменная ухмылка», но он тут же потерял интерес к этим словам, потому что заговорил Хозяин, Центр Его Вселенной:
– Собаку, вот кого.
– Как же. Ты нипочем не знаешь, что это собака. Никто не говорил, что это собака. А почем ты знаешь, что это собака, если никто не говорил? Папа твой будет ворчать, что он только и делает, что жрет.
– Кусты. Бирючину, к примеру. – Если судить по голосу, обладатель третьего голоса был гораздо аккуратнее, чем первые два. Такой голос мог принадлежать человеку, который, занявшись сборкой пластиковой модели, не только тщательно подсчитает все детали, прежде чем начать, но и, в соответствии с инструкцией, покрасит все части, подлежащие покраске, и оставит их сохнуть на точно оговоренное время. Короче говоря, в этом голосе проявлялись все качества, необходимые для успешной карьеры бухгалтера высшей квалификации.
– Не едят они бирючину, Уэнсли. Ты что, видел когда-нибудь, чтобы собаки жрали кусты?
– Я жуков имею в виду. Они, кстати, довольно интересные. Они поедают друг друга, когда спариваются.
Наступила напряженная, полная работы мысли тишина. Пес подполз поближе, и понял, что голоса доносятся из большой ямы.
Дело в том, что деревья скрывали старый меловой карьер, который уже наполовину зарос вьюном и терновником – старый, но явно не заброшенный. Повсюду его пересекали тропинки; на гладких склонах виднелись следы, свидетельствующие о регулярных тренировках скейтбордистов и велосипедистов на Стене Смерти, или, по крайней мере, Стене Серьезно Поврежденных Коленок. С нависших над карьером ветвей, тех, до которых можно было добраться, свисали куски изрядно потрепанных веревок. Там и здесь среди листвы виднелись укрепления из железных листов и старых досок. Из зарослей крапивы торчал выгоревший и проржавевший кузов монументального «триумф-геральда».