Читать интересную книгу Невидимый - Андреа Кремер

Я концентрируюсь. Срывая упаковочную ленту, я концентрируюсь. Складывая пустые коробки так, чтобы они лежали максимально плоско, я концентрируюсь. Когда Элизабет показывает мне книги, спрашивая, нравятся ли мне те или иные авторы, я концентрируюсь. И когда кипы этих книг вырастают вокруг нас, точно стражники, и она просит меня придвинуться поближе, чтобы услышать ее любимое стихотворение Маргарет Этвуд, я сосредоточиваюсь. Оно заканчивается такими строчками:

Я хочу быть воздухом,что находится в тебе лишь одно мгновение.Я хочу быть столь же незаметными столь же необходимым.

Элизабет поворачивается ко мне, и я концентрируюсь. На ее дыхании. На ее глазах. На ее губах. Она склоняется ко мне, и я концентрируюсь. На ее тепле. На ее коже. На ее руках. Мы целуемся, и я концентрируюсь.

«Я воздух, что находится в тебе лишь одно мгновение», – думаю я.

«Я воздух, что находится в тебе».

«Я воздух».

За этим следует почти идеальная неделя.

Погода на этой неделе совершенно отвратительная – гроза следует за грозой, – зато есть идеальный повод оставаться в доме. Поскольку брат Элизабет в летней школе, а ее мама на работе, мы можем быть вдвоем целыми днями. Наши квартиры и коридор между ними становятся единственной необходимой нам территорией, Нашим Исключительно Суверенным Государством, и мы чередуем новизну ее жилища с долгой историей моего.

Она обнаруживает старые настольные игры моих родителей в чулане в прихожей, и вскоре мы уже в них играем, иногда в две игры одновременно. «Риск», и «Монополия», и «Эрудит», и «Счастливый случай». Прошло немало времени с тех пор, как я играл в эти игры в последний раз, из-за чего поначалу на меня накатывает прилив сентиментальности.

Почувствовав это, Элизабет спрашивает:

– Ты скучаешь по родителям?

Я замираю с фишкой в руке. Откуда она знает? А потом я понимаю: она верит моему рассказу, что родители уехали на лето в какую-то исследовательскую поездку. Элизабет верит: я скучаю по ним так же, как человек скучает по чему-то, что в один прекрасный день должно к нему возвратиться.

– Да, немного, – отвечаю я, а затем прибавляю: – Теперь твоя очередь.

За настольными играми Элизабет многое рассказывает мне о Миннесоте, и о Робби, и о Лори, и о своих родителях. Я говорю ей о тех, кого встретил в парке, о жильцах дома, о других вещах, которые я подслушал или свидетелем которых был в последние несколько лет. Тут есть разница между автобиографией и биографией, и если Элизабет ее замечает, то не упоминает о ней. Несколько раз она спрашивает меня о школе, и я выдумываю ответы. Или, к примеру, она спрашивает меня о родителях, и я предлагаю ей измененный вариант событий. Портрет матери, который я для нее набрасываю, вполне узнаваем: те же самые причуды, забавные эпизоды, все те же пробелы в семейной истории. Только в моем рассказе мать жива. И у нее нет невидимого сына.

Мой портрет отца не так близок к оригиналу. Впрочем, я в этом не уверен. Поскольку я его, в сущности, совсем не знаю, вполне возможно, что в моих словах о нем есть доля правды.

Между тем мы проводим время не за одними только разговорами, распаковкой и настольными играми. Есть и чудесные моменты, когда мы обнимаем и целуем друг друга, вместе дышим и чувствуем. То и дело я ловлю себя на том, что, с головой ныряя в свое личное счастье, я забываю о концентрации. Но потом я замечаю, что глаза Элизабет закрыты и что она ничего не заметила. В то мгновение мои губы просто показались ей легкими. А мои объятия – нежными, мои прикосновения – подобными бризу.

Так или иначе, это работает.

Единственный источник напряжения в том, что я до сих пор не познакомился ни с ее братом, ни с матерью.

– Они могут решить, что я тебя выдумала, – говорит Элизабет.

Я не могу ей сказать, что видел Лори не далее как вчера: он мечтательно бродил возле почтовых ящиков, делая вид, что читает книгу, а при этом постоянно поглядывал на дверь. В тот день, когда я впервые увидел его, в глаза мне бросилась только его полуобнаженная бравада. Теперь же, когда я гляжу на Лори внимательнее, зная о том, что ему пришлось пережить, я способен разглядеть его ранимость, его энтузиазм, эту смесь вызывающего поведения на поверхности и одиночества внутри. Он ждал пятнадцать минут около почтовых ящиков, и я тоже пятнадцать минут ждал вместе с ним. Если мальчик и чувствовал мое присутствие, то ничем этого не выдал. Я видел его шрамы – те, что были заметны, – но также видел, что перенесенная травма ничуть не лишила его красоты. Если уж на то пошло, он стал сильнее, потому что выжил. На самом деле я даже завидовал тому, как удобно ему в его теле. И как он никому бы не позволил отобрать это у него.

Потом появился Шон. Он тоже читал книгу. И тут на лице Лори мелькнуло отражение невероятной нервозности, за которым последовало выражение целеустремленности и иллюзия полного спокойствия.

– Привет тебе, – сказал он, и Шон, похоже, был рад его видеть.

И тогда я ушел. Конечно, они были уверены, что стоят там только вдвоем, но я-то бы знал, что я тоже нахожусь рядом. И у меня не было никакого права на то, что они сочли бы нужным разделить друг с другом.

Опять-таки, ничего этого я не могу рассказать Элизабет. Я не могу сказать ей, что ее брат что-то для меня значит, даже если, как ей известно, я видел его только во время той короткой беседы в день их приезда. Она хочет, чтобы мы пообщались все вместе, чтобы я получше узнал Лори, и я даже не знаю, как тут быть. И вот в один прекрасный день возможность пообщаться с ним представляется мне сама собой. Лори звонит, придя после школы, и я прошу Элизабет передать мне телефон.

– Ты уверен? – спрашивает она.

Я киваю, и она передает мне телефон.

– Лори? – спрашиваю я.

– Да?

– Это Стивен.

– Не может быть!

– Может.

– То есть это не какой-то там актер, которого моя сестрица наняла изображать своего выдуманного дружка?

– Если и так, эта работа мне по вкусу.

– Фу!

– Ладно, ты знаешь, какой сегодня день?

– День бесплатного мороженого?

– Тепло. Давай начнем с того, какой сегодня день недели.

– Если не ошибаюсь, среда.

– Правильно! А что такое среда?

– Э… день после вторника?

– А вот и нет. Это день, когда выходят новые комиксы.

– Интересно, почему тебя это волнует?

– Меня – нет, а вот тебя это должно волновать. Сейчас ты пойдешь в магазин «Мидтаун Комикс» и заберешь специальный выпуск «Беглецов», вышедший сегодня. Твоя сестра хочет его получить.

– А что мне за это будет?

– Шон, Лори. Все дело в Шоне. Он бывает там каждую среду в четыре часа.

В трубке молчание.

– Что тебе сказала моя сестра?

– Мне кажется, Лори, не только у нее есть воображаемый друг, но и у тебя. Так пусть он станет твоим другом по-настоящему. Если, конечно, ты этого хочешь.

– Благодарю тебя, мой новый духовный наставник. Я рассмотрю твои рекомендации.

– Только сделай это до четырех часов, ладно? Да, и я не шучу: ты действительно должен забрать экземпляр «Беглецов» для сестры.

– Слушаю, капитан.

Потом Элизабет и Лори какое-то время разговаривают. Но еще до того, как отключиться, Элизабет смотрит на меня так, словно я сделал что-то очень, очень хорошее.

– А ты уверен, что Шон примет предложение дружбы? – спрашивает она, когда разговор закончен.

Я пожимаю плечами.

– Не уверен. Но Лори не узнает, если не попробует. И даже если Шон не захочет с ним дружить, мне кажется, он откажется в мягкой форме.

(Я не говорю Элизабет о том, что когда я видел Шона в коридоре, он отчаянно пытался восстановить подключение к Wi-Fi, чтобы продолжить разговор с каким-то парнем из Далласа.)

– Что ж, мне кажется, ты покорил моего брата, – говорит Элизабет.

– А тебя? Тебя мне удалось покорить?

Она смеется.

– Ну, со мной все не так просто, как с братом.

Я знаю, что все это не может продолжаться долго. Я знаю, что эта благодать балансирует на основании, тонком, как лезвие бритвы, и в любой момент ветер может ее опрокинуть.

Но я получаю удовольствие. Получаю удовольствие от общения с Элизабет. Благодаря этому мне легко забыть.

Элизабет спешит к себе домой на ужин. Она приглашает и меня, но я говорю, что не могу пойти. Она не пытается узнать, почему, только целует меня на прощание.

Спустя два часа я сижу на кушетке, читая комикс «Одеяла», который она мне дала, и вдруг слышу шум у дверей.

Сперва я не понимаю, что происходит. Это не стук. И не доставка…

В дверь вставляют ключ.

Я кладу книгу. Встаю.

Ключ поворачивается в замке.

Дверь открывается.

Входит мой отец.

Он постарел.

В последний раз я видел его год назад, но это было на похоронах моей матери, поэтому я не обратил на него особого внимания.

Зато теперь я его вижу. Волосы у него совершенно седые. Он все еще высокий, все еще сильный – но какой-то высохший. На нем другие очки. В тонкой серебряной оправе.