Сама церковь была построена из досок и бревен и покрыта листовым железом, которое уже успело заржаветь и приобрести коричневый оттенок на соленом морском воздухе. Внутри стены выкрашены голубой краской, которая успела поблекнуть и местами облезть, и декорированы резными лодками и рыбами красных и белых цветов.
Мы с Лутой входим внутрь. Остальные остаются ждать нас на улице. Я начинаю ощущать себя неловко, так как ко мне относятся словно к путешествующей знаменитости. И тем не менее невольно начинаю исполнять эту роль: походка становится размеренной и торжественной, пальцы рук переплетаются и складываются на животе.
— Церковь для нас построил Капитан. Раньше у нас не было места для молитв, но в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году мы освятили ее и теперь каждый день приходим сюда утром и вечером. Здесь очень приятно молиться.
Дважды в день… Ну что ж, мне это будет полезно.
Внутри церкви прохладно и сумрачно. Проход покрыт чистейшим песком, а с обеих сторон от него стоят грубо отесанные скамейки, до блеска отшлифованные временем и многочисленными задницами. Я следую за своим провожатым и робко киваю, когда мы подходим к алтарю, представляющему собой скромный стол, покрытый белой скатертью, на которой вручную вышит красный крест. На столе стоят два деревянных подсвечника, а рядом с ними два высоких полированных сосуда, которые при ближайшем рассмотрении оказываются сделанными из раковин. В них видны длинные стрельчатые желтые и красные листья.
— Японцы забыли их забрать с собой, — ухмыляется Лута, поднимая листья так, чтобы на них упал свет.
Я предполагаю, что он намекает на Вторую мировую войну, однако, поскольку не совсем в этом уверен, просто улыбаюсь и киваю. Лишь позднее меня просветят о той роковой роли, которую сыграли Соломоновы острова в мировой истории.
И только когда мы поворачиваемся к выходу, я замечаю у дверей огромную ракушку размером около двух футов, высящуюся на высоком деревянном постаменте. Я заглядываю внутрь, вижу, что ракушка наполовину заполнена водой, явно служа купелью.
Мы снова выходим на улицу под палящее солнце. Обитатели деревни встречают нас улыбками.
— Теперь мы покажем тебе дом для отдыха, но сначала маленький домик — это номер раз, он самый важный.
Меня проводят сквозь изгородь цветущего кустарника, за которыми спрятан детских размеров домик, разместившийся на дереве. Это «клозет». Он предусмотрительно выстроен на нижних ветвях исполина, нависающих над океаном; снабжен зеленой брезентовой занавеской и скошенной крышей из жести. Подняться к нему можно лишь по извивающемуся корню, что даже при дневном свете требует акробатической ловкости. Поддаваясь настойчивым убеждениям, я неуверенно преодолеваю подъем и отодвигаю занавеску в сторону. За ней виднеется пол из деревянной щепы, в котором прорезано отверстие.
Я лишь раз писал в аквариум с тропическими рыбами — на вечеринке, когда все уже сильно надрались. Насколько мне помнится, это не вызвало особого энтузиазма у хозяина, а у рыб и подавно. Однако здесь меня явно побуждали заниматься именно этим. Я пячусь и снова встаю на корень дерева.
— А теперь мистер Уилл произнесет нам хорошую речь.
Речь?!
Смотрю вниз и вижу, что все глаза обращены на меня: толпа терпеливо и снисходительно ждет, когда я открою рот. К своему удивлению, замечаю несколько пар голубых глаз и светлых шевелюр, обрамляющих черные и смугло-красноватые лица. Позднее мне рассказывают, что это наследие заходивших сюда голландских мореплавателей или какая-то генетическая аномалия; как бы там ни было, эти люди поражают своей красотой. Мужчины и юноши облачены лишь в шорты, а на женщинах длинные юбки, дизайн которых можно назвать игривым. У молодых женщин и девушек юбки подняты вверх и прикрывают грудь, обнажая ноги.
— Э-э… ну да… очень хорошо… — с сомнением бормочу я. — Рад оказаться среди вас и хочу передать вам привет от ваших друзей из Англии.
Меня тошнит от собственной помпезности. И тем не менее, раскинув руки, будто канатоходец, продолжаю:
— Капитан был бы счастлив увидеть всех вас, но он не может это сделать, потому что он э-э… ну… умер.
Все внезапно замирают, и я вижу, что собравшиеся опускают головы.
Черт побери!
— Как бы там ни было, это прекрасный дом.
Я поворачиваю голову, указываю большим пальцем в сторону и, покачнувшись, падаю в куст. К моему облегчению, все разражаются добродушным смехом, и под вежливые аплодисменты меня извлекают наружу.
К деревянным воротцам, за которыми расположен «гостевой дом», ведут три деревянные ступеньки. Мне помогают затащить внутрь вещи и оставляют, чтобы я смог все распаковать и устроиться. Прекрасно. В каком-нибудь модном журнале мой дом анонсировали бы как «бунгало на берегу океана». Он действительно находился настолько близко от воды, что на передних сваях виднелись следы приливов. Гостиная выходила на лагуну, за которой виднелся остров Нью-Джорджия и конус вулкана Коломбангара, окутанный облаками. Сразу за окном, между моим домом и другими хижинами, под скошенным навесом поставлен стол с двумя скамейками.
В «доме для отдыха» за низким письменным столиком приткнуто хрупкое плетеное кресло, а на стене висит книжная полка. Я открываю рюкзак и достаю оттуда свой пакет, перевязанный бечевкой. Три аккуратно упакованные книжки в твердых обложках должны положить начало моей будущей библиотеке. Я внимательно рассматриваю их — несомненно, они выбраны не случайно. «В южных морях» Роберта Льюиса Стивенсона повествовалось о путешествиях писателя по островам Тихого океана, которые, как я с грустью прочел на обложке, стали «местом его упокоения». По крайней мере на первой же странице он справедливо предполагал, что «достиг последнего этапа своей жизни» и теперь может рассчитывать «лишь на сиделку и сотрудника похоронного бюро».
«Робинзон Крузо» обещал стать длительным чтением — даже очень: перелистывая страницы, я натыкался на бесконечные «доколе», «посему» и «год такой-то от Рождества нашего Господа». И это притом, что издание было снабжено многочисленными иллюстрациями.
Третья книга, которая к моему легкому изумлению имела подзаголовок «адаптирована для детей», называлась «Карта островов» и принадлежала перу человека, имевшего не слишком благозвучное имя — Артур Гримбл. Хотя оно звучало подобно псевдониму какого-нибудь викторианского комика, оказалось, что большую часть своей жизни он провел в качестве районного уполномоченного на островах Гилберта, которые еще глубже вдавались в Тихий океан, чем Соломоновы.
Я сажусь в шаткое кресло и, перелистывая книги, пытаюсь вызвать в себе те же чувства, которые обуревали авторов, когда они жили на островах. Робинзон Крузо, в чем мне довелось убедиться, обладал способностью отмечать самоочевидные вещи, а потом проявлял впечатляющее самомнение и беззаботность, извещая о них. Характерно его сообщение о том, как он оказывается на необитаемом острове: «…Я взирал на свое положение с исключительной скорбью. У меня не было собеседников, никто не мог оказать мне помощь, так что приходилось рассчитывать лишь на себя; но мне удалось вести человеческий образ жизни, хотя я и был заброшен на необитаемый остров».