Читать интересную книгу Кураж. В родном городе. Рецепт убийства - Дик Фрэнсис

— А как вы узнали, что информацию продавал именно Грэнт?

— Это выяснил Морис Кемп-Лор, когда готовил одну из своих передач о том, как действуют букмекеры. Он узнал об этом случайно. И рассказал мне, страшно извиняясь. Заметив лишь, что лучше Грэнту знать поменьше. Но нельзя работать с жокеем и иметь от него секреты — это безнадежная затея.

— А как реагировал Грэнт, когда вы его рассчитали?

— Он страшно возмутился и все отрицал. Но что ему оставалось? Ни один жокей не признается, что продает информацию.

— В том-то и дело. Понимаете, мне не хотелось этому верить. Но Лаббок, букмекер, признал, что Грэнт давал ему информацию по телефону. И он платил ему за это с тех самых пор, как Грэнт начал служить у меня.

Звучало все это достаточно убедительно, но оставалось неуловимое ощущение, что где-то я что-то упустил. И я переменил тему.

— Ну а почему у Арта вечно были скандалы с Корином?

Джеймс задумался.

— Точно не знаю. Вроде бы Арт не выполнял приказов Корина во время скачек. — Он тщательно обогнал на повороте два еле тащившихся грузовика. — К чему вы клоните?

— Мне кажется, все происходит как-то уж очень одинаково. Слишком много жокеев пострадало из-за каких-то слухов. Вы же сами сказали, будто кто-то напустил порчу на всю нашу братию.

— Я не всерьез, — запротестовал он. — И разве слухи толкнули Арта на самоубийство? И разве из-за них Пип сломал ногу, а Грэнт продавал информацию? И разве Клуни опаздывал из-за слухов?

— Дэнни Хигс вовсе не так уж много играет на скачках. А Ингерсол скачет честно. Как и все остальные.

— Насчет Хигса наверняка вы знать не можете, — возразил он. — А что касается Ингерсола, то разрешите напомнить: на прошлой неделе ему пришлось предстать перед распорядителями — он придержал лошадь и занял только третье место. Лошадь принадлежит Баллертону, и он из-за этого страшно разозлился.

Я вздохнул. Версия Тик-Тока такова: Корин сказал, чтобы он не перегружал лошадь, которая еще не вполне выработана. И он решил, что не должен гнать слишком, достаточно прийти третьим. Лучше сберечь силы лошади и победить в следующий раз. Эти взгляды применяли на практике по меньшей мере половина жокеев и тренеров. Но владельцы лошадей и публика, те, что ставят на выигрыш, естественно, недовольны.

После расследования Корин, который всегда держит нос по ветру, тут же переменил позицию и начал обвинять Тик-Тока.

— Может быть, я и не прав, — начал я. — Но только…

— Только что? — повторил он, потому что я замолчал.

— Только, если вам придется услышать какие-нибудь слухи насчет меня, вспомните, что я по этому поводу думаю, — закончил я легко. — И прежде чем поверить, постарайтесь убедиться, что они справедливы.

Некоторое время он правил молча, потом, недоверчиво качнув своей крупной головой, подытожил:

— Кому на руку губить жокеев? Нет, это чепуха. Бессмыслица.

И мы переменили тему.

Наступило Рождество. Несколько дней, пока не было скачек, я провел в Кенсингтоне. Родители встретили меня с неизменным дружеским равнодушием и предоставили собственным планам.

На Рождество их время расписано по минутам. Кроме того, каждое утро, с семи часов, мать проводила за роялем — готовила новый концерт.

Джоан тоже была в эти дни страшно занята — Рождественская оратория исполнялась по нескольку раз. Лишь одним холодным утром удалось вытащить ее погулять в парке. Но Иоганн Себастьян Бах оттеснил меня на второй план: всю дорогу она напевала мелодии из оратории, пока я не усадил ее в такси и не устроил ей в «Савое» рождественский обед. Но, и войдя в «Савой», она с трудом удержалась от того, чтобы не запеть полным голосом — так ей понравилась акустика в вестибюле. Уж не нарочно ли старалась она вывести меня из равновесия и почему?

Лишь в тот момент, когда мы ели сладкий пирог, меня осенила запоздалая мысль, что Джоан несчастлива. В таком состоянии я ее раньше никогда не видел. Нам подали кофе, и я спросил как бы между прочим:

— Что случилось, Джоан?

Она взглянула на меня, потом обвела глазами зал и уставилась на свой кофе.

— Брайан хочет жениться на мне.

Вот так новость! Я обнаружил, что тоже смотрю в упор на свой кофе — черный и горький, что вполне соответствовало моменту.

— Прямо не знаю, что делать, — продолжала она. — Меня вполне устраивало все как было. А сейчас Брайан все твердит насчет «жизни во грехе» и «упорядочивания положения». Он без конца ходит в церковь и никак не может примирить наши отношения со своими религиозными взглядами. Он считает, что надо купить дом, и видит во мне будущую домохозяйку, которая обязана убирать, штопать, готовить и все такое прочее. А меня даже мысль об этом приводит в ужас. Если я выйду за него, то буду глубоко несчастна, уверена в этом… — ее голос замер.

— А если не выйдешь?

— Все равно буду несчастна, раз он не хочет, чтобы все было, как до сих пор. И нам больше не бывает хорошо вместе, мы все время ссоримся. Он утверждает, что это детская безответственность — не хотеть выйти замуж в моем возрасте. А я говорю, что с радостью вышла бы за него, если мы будем жить, как жили, чтобы я могла свободно работать. Но он… он хочет быть приличным, нормальным и… скучным. — Последнее слово вырвалось в запальчивости — презрительно.

Тут она принялась решительно глотать свой кофе — прямо без сахара. Я смотрел на нервные движения ее длинных пальцев, слишком крепко сжимавших ложечку.

— Ты сильно его любишь? — спросил я с болью.

— Не знаю, — ответила она с несчастным видом. — Я теперь вообще не знаю, что такое любовь. Если это означает, что я должна потратить свою жизнь на обслуживание его персоны, то не люблю. Если же речь идет о том, чтобы быть счастливой в постели…

Она заметила, как меня передернуло, и поспешно поправилась:

— Прости меня, Роб. Я думала, что тебя это уже не…

— Неважно. Ничего с этим не поделаешь. Не обращай внимания.

— Что же мне делать, как ты думаешь?

— Совершенно ясно, — решительно сказал я, — что ты не должна выходить за него. Ничего хорошего не выйдет из этого.

Остальное пусть решает сама. Я не смогу дать ей беспристрастный совет.

Она тут же ушла — на репетицию, а я неторопливо побрел по праздничным улицам. Тот брак, который Джоан предлагала Брайану и которым он пренебрег, был бы именно таким, какого я хотел больше всего на свете. Ну почему эта проклятая жизнь так несправедлива!

В день Подарков[2] Образец пришел первым в Королевской Охоте, одном из десятка высших состязаний года. Это подняло его до разряда звезд, и мне тоже вреда не принесло.

Скачки показывали по телевидению, и Морис Кемп-Лор интервьюировал меня, жокея-победителя. Он предложил мне поздороваться с Пипом, который смотрел скачки по телевизору.

Я был у Пипа всего за неделю до этого и обсуждал с ним тактику больших скачек. Вежливо приветствуя его перед объективом, я выразил надежду, что его нога заживет удачно. Кемп-Лор добавил, улыбаясь: «Мы все желаем вам скорейшего выздоровления, Пип».

На следующее утро спортивная пресса дала весьма лестные отчеты. Несколько тренеров, которые никогда меня не приглашали, предложили мне своих лошадей. Я стал чувствовать, что меня признали как имя, а не только как замену Пипа. И когда Пип вернется, я, может быть, не потону в безвестности.

Так же, как все остальные, я несколько раз падал. Каким бы везучим ты ни был, с законом средних цифр не поспоришь. Но за исключением пары синяков, никаких серьезных повреждений не получил.

Самое худшее падение — с точки зрения зрителей — случилось в январе, в субботу днем. Лошадь, на которой я скакал, споткнулась, прыгая через барьеры, расположенные у самых трибун, и сбросила меня так, что я ударился головой. Когда санитары укладывали меня на носилках в машину скорой помощи, я очнулся. Голова кружилась, и некоторое время я не мог сообразить, где нахожусь.

Перепуганное лицо Джеймса напомнило все случившееся, и я спросил: в порядке ли лошадь?

— Она-то в порядке. А как вы?.. Она перекатилась через вас, — объяснил он.

— То-то я чувствую, будто меня немножко расплющили, — попробовал я улыбнуться.

Я немножко полежал на кушетке в пункте первой помощи и вернулся в Беркшир вместе с Джеймсом.

Время от времени меня поташнивало и знобило. Но скрывать от тренеров истинное самочувствие давно уже стало нормой. Тем более, что я знал — к скачкам в понедельник буду в форме.

Кого откровенно раздражало мое везение, так это Джона Баллертона. На смотровом кругу он наблюдал за мной, поджав губы: с явной враждебностью, которая совсем не пристала распорядителю.

Со времени нашего совместного выступления по телевидению, мы едва ли обменялись двумя словами. Но я слышал от Корина, который передал мне это со злорадством, что, когда они с Морисом Кемп-Лором сидели в баре, Баллертон заявил во всеуслышание: