Гарри и Лили удивились, увидев, что улицы делили город на квадраты. Это так отличалось от извилистых улочек Дублина!
У Уэста собрались все уважаемые жители Пенсильвании, чтобы послушать, как капитан будет расхваливать свой «товар».
Среди этих людей находился самый богатый англичанин колонии, Джеймс Карпентер, уроженец Барбадоса, вложивший свое состояние в проект Уильяма Пенна.
Карпентер стоял в центре комнаты, напротив большого стола. Его окружали Барнаба Уилкокс, Самюэл Ричардсон, Вильям Фрамптон, Хэмфри Морей, Айзек Норрис и Джонатан Дикенсон, составлявшие английскую элиту Делавэра. Большинство из них были квакерами или бывшими зажиточными поселенцами Антильских островов, но были здесь и те, кто приехал из Бристоля, Нью-Йорка и Бёрлингтона.
— Это хорошо, что капитан предложил нам сопровождать его, — заметил Шелби Фрост. — Среди этих людей мы наверняка найдем человека, готового продать свой земельный участок.
Входя в таверну, Гарри думал, что он вновь окунется в атмосферу заведений, в которых он вырос, вновь увидит пьяных посетителей, полуобнаженных девиц, а на полу — солому с подозрительными пятнами. Но его взору предстал образцово чистый зал, заполненный трезвыми мужчинами в серых фраках и черных плоских шляпах. Некоторые из них пили пиво, но не потому, что хотели напиться, а потому что пиво считалось полезным для здоровья. Никто не курил. Собравшихся обслуживала семейная пара. Платье женщины было застегнуто до самой шеи.
— Аскетизм — это один из принципов жизни квакеров, — объяснил Фрост. — Вот увидите, все будет хорошо.
Капитан «Фэамонта» совершал уже пятое плавание из Ирландии в Пенсильванию и поэтому видел здесь много знакомых лиц. Прежде всего он засвидетельствовал свое почтение Джеймсу Карпентеру. Шелби Фрост обменялся приветствиями с некоторыми из собравшихся в квакерской манере, почтительно и без излишней порывистости.
По знаку Карпентера капитан приступил к урегулированию денежных вопросов.
— Доктор медицины, аптекарь и стеклодув, о которых вы меня спрашивали, находятся на борту корабля, — сообщил капитан. — Доктор приехал с семьей, аптекарь — с сыном. Все трое обойдутся вам в пятьдесят фунтов тринадцать шиллингов.
Подобная сумма вызвала многочисленные протесты, оживленные, но вежливые. Никто не произнес ни одного грубого слова. Пришлось торговаться с большой осмотрительностью, чтобы договориться о цене на новых поселенцев.
Гарри и Лили пришли в ужас.
В конце концов сорок фунтов, буквально вырванные капитаном, были выплачены ему в виде бочек патоки и тюков мэрилендского табака.
Капитан продолжил читать список пассажиров «Фэамонта», обладавших навыками, которые присутствующие могли счесть полезными для будущего колонии.
Капитан собирался «продать» их зажиточным поселенцам Филадельфии. Других, менее ценных пассажиров он выставит на общественные торги позднее.
Едва капитан сделал вид, что закончил, один из мужчин, собравшихся в таверне, Максвелл Карлсон, спросил, показывая пальцем на Бэтманов:
— А эти?
— Ах, эти!..
Капитан двусмысленно ухмыльнулся.
— Это мой лакомый кусочек… Особенно она!
Он схватил Лили за руку.
— Верзила ничего не стоит, а вот она… — воскликнул он и, придав своему лицу серьезный вид, громко объявил присутствующим:
— Господа, я предлагаю вам в жены этот прекрасный цветок!
Все встрепенулись. Многие англичане, бежавшие в Америку, покинули Англию или Антильские острова молодыми и холостыми. Чтобы найти себе белую жену-христианку, они должны были съездить на родину, но такое случалось редко, да и стоило очень дорого.
Женщины на выданье, даже зрелые, были самым ценным товаром по эту сторону Атлантического океана.
Ошеломленный Шелби Фрост хотел было запротестовать и объяснить, кем были эти молодые ирландцы, но его опередил Гарри:
— Этого никогда не будет!
Его крик прозвучал как гром среди ясного неба, сокрушив спокойствие квакеров.
— Лили — моя жена! Нас поженил и благословил в Дублине сам епископ Оглеторп!
Капитан пожал плечами:
— Ты действительно так считаешь? На моем корабле полдюжины замужних женщин, но эта в их число не входит. Насколько я знаю, о вашем союзе не сделана запись ни в одной из церковно-приходских книг, да и скреплен он был епископом-раскольником, за голову которого английский парламент объявил неплохую цену. Если ваш союз не признают в Ирландии и Англии, то здесь он и подавно ничего не значит! Я повторяю свое предложение. Посмотрите, господа! Лили молода и желанна, она подарит своему законному мужу очаровательных детей!
— Какого она вероисповедания? — раздался вопрос.
— Праведная католичка. Хорошая христианка. Обученная вами, она станет примерной квакершей.
— Но Оглеторп! Ваше слово!.. — протестовал отец Фрост.
— Оглеторп далеко, — сказал капитан, как отрезал. — Он во Франции вместе со своими проблемами. У меня же свои проблемы. Никто не заплатил мне за проезд этих двоих. По морским законам они находятся в полном моем распоряжении. Кто станет отрицать мое право быть хозяином моего корабля и находящихся на его борту людей?
Лили бросала на Гарри взгляды, полные отчаяния. Гарри сжал кулаки.
— Что бы вы там ни говорили, — с угрозой произнес он, — никто нас не разлучит!
Капитан пожал плечами:
— Прекрати болтать ерунду. Иначе я отведу тебя на корабль, брошу в трюм и высажу в твоей проклятой Ирландии!
Глядя на судовладельца Джеймса Уэста, капитан добавил:
— Я полагаю, что супруга этого простофили стоит, по меньшей мере, столько же, сколько и новая прочная мачта для моего «Фэамонта», как вы считаете?
Уэст понял, что имел в виду капитан, и тут же поддержал его:
— У капитана есть право!
Трое мужчин — канатчик из Бристоля, владелец кирпичной печи из Франкфорда и скототорговец из Виргинии — приняли участие в торгах, желая заполучить Лили для себя или своих сыновей.
Гарри кипел от ярости. Лили плакала.
Собравшиеся в таверне безучастно наблюдали за продажей молодой женщины, словно речь шла о продаже кирпича или древесины для бочек. Капитан был счастлив, что ему удалось продать Лили за девятнадцать фунтов в виде бочки рома!
Но вдруг раздался отчетливый звон. Все смолкли.
На стол, прямо перед Джеймсом Карпентером, упала монета достоинством в одну гинею.
Золотая монета с изображением Вильгельма III Английского и Марии II крутилась на ребре, сверкая при дневном свете, лихорадочно описывая все новые круги, а затем, затихнув, упала на столешницу.