девяти утра. Мы еще немного поговорили на ничего не значащие темы, и Иннокентий Константинович сказал, что договорился встретиться с Переводниковым, чтобы сгладить неприятные последствия стычки между ними.
– А он не сказал, где именно должна была произойти их встреча? – спросила я.
– Кажется, они планировали встретиться в каком-то кафе. Я, правда, посоветовал ему оставить все как есть, ну, потому что Григорий Алексеевич – упрямец, каких поискать. Бесполезное это занятие, на мой взгляд, конечно. Однако Иннокентий Константинович остался при своем мнении. Ну так вот, он ушел, а я стал готовить документы. А утром, как мы и договаривались, я подъехал к нему домой. Немного поговорил с консьержкой, потом вызвал лифт и поехал на последний этаж. Я позвонил в квартиру, но Иннокентий Константинович не ответил. Ну, я подумал, что, возможно, он на лоджию вышел или же просто в данный момент не может открыть дверь по вполне прозаическим причинам. Выждав немного, я снова позвонил. И снова тишина. Не слышно никаких шагов, никаких других звуков. Я позвонил Иннокентию Константиновичу на сотовый. В ответ – молчание. Тогда я решил спуститься вниз и подошел к консьержке. Сказал, что Иннокентий Константинович не отвечает ни на звонок в дверь, ни на телефонный звонок. Спрашивал ее, может быть, он вышел из подъезда, а она и не заметила? Но дежурная поклялась всеми святыми, что не могла она не заметить, если бы Подхомутников собирался выйти из дома. Мы с ней стали перебирать варианты, что могло произойти. Спать так долго он не мог, я и звонил и стучал в дверь, и звонил на сотовый. Все это давно бы его разбудило. Консьержка стала звонить по внутренней связи, и тоже тишина. Я попросил консьержку подняться к Иннокентию Константиновичу вместе со мной. Мы еще раз повторили все эти действия, дежурная начала кричать, чтобы он открыл нам дверь, но все было безрезультатно. Наконец было решено вызвать полицию. И у меня, и у консьержки возникла мысль, что неспроста Подхомутников не реагирует на наши звонки и стук в дверь. И действительно, когда приехали полицейские, открыли дверь и нашли Иннокентия Константиновича в спальне без признаков жизни, да еще и с отрезанными ушами и с нарисованным на лбу перевернутым крестом, мне, признаться, стало очень не по себе. И это мягко сказано. Я до сих пор в шоковом состоянии.
– Скажите, Владислав, а Подхомутников имел какие-либо связи с оккультистами? – спросила я. – Ведь перевернутый крест является их символикой.
– Не знаю даже, что вам и сказать, – не сразу ответил Шляпников. – Мне ничего не известно об этой стороне жизни Иннокентия Константиновича.
– Владислав, дайте мне адреса и телефоны обоих художников: и Переводникова, и Селиверстова. Да, скажите, а как вы думаете, мог ли Переводников убить Подхомутникова? Отомстить за то, что тот не согласился выставить его картины? – спросила я.
– Да нет, ну что вы! Переводников, конечно, очень не воздержан в словах. Но чтобы убить? Да еще и уши отрезать? Нет, не думаю, – покачал головой он.
Владислав написал мне адреса Переводникова и Селиверстова, я поблагодарила его и вышла из здания. Сначала я решила поехать к Григорию Переводникову. В отличие от Владислава, я не стала сразу отбрасывать версию о причастности не удостоенного выставки художника к убийству Иннокентия Подхомутникова. Я решила воочию убедиться в том, каков на самом деле этот взрывной и неуправляемый человек.
Григорий Переводников проживал в многоквартирном доме в центре Тарасова. Я припарковалась на свободном пятачке около подъезда и подошла ко второму подъезду. В этот момент из него как раз выходила группа шумных подростков. Я воспользовалась случаем и вошла в подъезд, не позвонив предварительно по домофону.
Поднявшись на лифте на пятый этаж, я вышла из него на лестничную клетку и, подойдя к нужной мне квартире, нажала кнопку звонка. Раздалась заливистая трель, но из квартиры никто не отозвался. Я позвонила еще раз, за дверью стояла тишина. Надо же, каким неудачным оказался мой визит. Кажется, художника нет дома. Все-таки следовало сначала позвонить, благо телефон его у меня имеется, а уже потом идти.
Около открытого окна на пол-этажа ниже стоял молодой парень и курил, сбрасывая пепел в консервную банку, привинченную к перилам лестницы.
– Вы к нашему мазиле? – спросил он.
– Мне нужен Григорий Переводников, – ответила я, – он ведь здесь живет?
– Да здесь, здесь он живет, этот чудик, – хмыкнул парень.
– А не подскажете, когда его можно застать дома? – спросила я.
– А вы спуститесь в подвал, там у него мастерская находится. Недавно туда отправился… творить, – последнее слово молодой человек произнес с сарказмом, – Леонардо недовинченный, блин.
– А что, художник не очень? – полюбопытствовала я чуть насмешливо, подстраиваясь под тон собеседника. Парень фыркнул:
– Художник-то, может, и очень, а вот человек – фигня полная. А вы, девушка, поклонница таланта Переводникова?
– Нет, я к нему по другому вопросу, – покачала я головой. – А чем вам человек-то не угодил?
– Уфф… Понты гнет – это раз. Всех окружающих считает хуже грязи – это два. Орет на весь подъезд, чуть что не по его, – это три. Тот еще скандалист! – развел руками парень и резким жестом затушил окурок о жестяную банку. После чего кивнул мне на прощание и скрылся за дверью квартиры.
Я же спустилась в подъезд, вышла из него и, оглядевшись, увидела рядом с подъездом лестницу, ведущую вниз. Наверное, это тот самый подвал, о котором говорил парень и в котором Григорий Переводников устроил мастерскую. Ладно, посмотрим. Я спустилась по лестнице. Открыв тяжелую дверь и пройдя несколько шагов, я оказалась в длинном и узком коридоре, освещенном тусклой лампочкой.
Продвигаясь вперед практически на ощупь, я увидела еще одну дверь. Она была приоткрыта, и из-под нее выбивалась полоска света. Я осторожно открыла дверь. Сравнительно небольшая комната была обставлена старым диваном с выпирающими пружинами, колченогим стулом и креслом с рваной обивкой. По-хорошему все это уже давно надо было определить на свалку. В центре мастерской около мольберта стоял мужчина, определить возраст которого с первого взгляда было довольно затруднительно.
Совершенно седые волосы очень контрастировали с довольно моложавым лицом. Причем волосы не были собраны в хвост, как это обычно принято у художников, а спадали на плечи. Мужчина был очень худой, ну просто Кощей Бессмертный. Особенно это было заметно по рукам, которые были видны из-под футболки неопределенного цвета, возможно – из-за следов краски на ней. Впрочем, старые линялые джинсы тоже были заляпаны разноцветными пятнами. В правой руке мужчина держал кисть и время от времени