Читать интересную книгу Сделано в Швеции - Андерс Рослунд

Но, оказывается, не хватит.

Старший сын даже себя защитить не может.

Иван подвигает горшки с растениями, обеими руками опирается на подоконник. Кухонька, конечно, тесновата. Узкий проход, обеденный уголок да окно на седьмом этаже, откуда и Скугос, и две головы внизу выглядят такими маленькими. Но это его квартира. Пятикомнатная квартира в стокгольмском предместье, которое возникло не так давно, когда чиновники черкнули на бумаге несколько строк, пытаясь разрешить острый жилищный кризис постройкой миллиона одинаковых квартир.

Иван разбивает первое яйцо, второе, третье, четвертое, как всегда, прожаривает до хруста, как всегда, тщательно солит. Стоит у плиты, вилкой помешивает яйца на сковородке, но видит перед собой лицо. Опухшее. Синее. Желтое. Лицо, которое не хочет исчезать.

Он старается сосредоточить внимание на высоком стульчике, где сидит Винсент и машет рукой папе, пока тот готовит. Наливает себе большой стакан воды, пьет. Кипятит воду в пыхтящем чайнике, заваривает растворимый кофе, для крепости насыпав в чашку несколько ложек.

Без толку. Перед глазами все та же картина.

Опухшая щека, заплывший глаз, лицо в синяках.

– Ой-й!

Тарелка на столе, чашка с кофе в руке, и тут Винсент наклоняется, хватает шариковую ручку, пачку билетов лото и начинает чертить крестики на уже заполненных листках.

– Не на этих, они… они папины. Не карябай на них.

– У тебя их много.

– Нельзя. Прекрати!

Он смотрит на непослушного сынишку. Маленькие ручки куда сильнее, чем кажется. Трехлетний малыш, но у него лицо десятилетнего брата, оно не оставляет Ивана, он отворачивается, зажмуривает глаза, потом опять поворачивается, однако опухоль все растет. Лео побит, падает наземь, ползет, сдается, не отвечает на удары.

Пятое яйцо, еще одна чашка растворимого черного кофе. Иван по-прежнему сидит здесь, хотя давно закончил завтрак, смотрит в кухонное окно, на тротуар, на белую кирпичную школу, где двое его сыновей проводят свои дни. Одноэтажное здание, там располагаются начальная и средняя школа, там сидит за партой опухшее лицо, отвечает на вопросы и беспокойно глядит в окно, высматривая того, кто его избил и, возможно, поджидает снаружи, чтобы поколотить снова.

Внезапно его охватывает спешка.

Он ставит Винсента на пол, велит ему идти в детскую, ждать там и не будить маму. Сует босые ноги в первую попавшуюся обувь, коричневые полуботинки, когда-то красивые, а теперь стоптанные и без шнурков, спускается на лифте в подвал, спешит по неосвещенному коридору мимо складских ячеек.

Матрас в синем чехле, набитый конским волосом, простеганный, жесткий, теперь таких не найдешь, теперь всем подавай надувные да пуховые. На этом матрасе они спали первые несколько лет, что жили в городе.

Тяжеленный, почти весь лифт занял. Иван тащит его на кухню, сбивая со стен в коридоре картинки и одежду с вешалки. Матрас из конского волоса, возрастом двадцать один год, закрывает весь пол между холодильником и обеденным столом. Коленом он прижимает его к доскам, скатывает в плотный рулон, перевязывает с обоих концов веревкой, потом относит из кухни в свою рабочую комнату и прислоняет к стене, а на середину выдвигает стул. Снимает большую лампу из рисовой бумаги, поднимает свернутый матрас к потолку и подвешивает на крюк.

– Что это? – слышится голосок Винсента.

Иван и не заметил зрителя. Улыбается, вздыхает, подхватывает младшего сынишку на руки.

– Новая лампа.

Любопытные глазки долго смотрят на него.

– Нет, папа, это не лампа.

– Верно. Не лампа.

– А что же, папа?

– Секрет.

– Секрет?

– Наш с Лео секрет.

Иван идет на кухню, Винсент за ним. Смахнув с кухонного стола обрезки веревки, он сажает мальчика на высокий детский стул, достает новую бутылку красного из подставки под мойкой, где помещаются девять бутылок, – “Вранац”, с этикеткой, которая очень ему нравится, черный жеребец, непокорный, ставший на дыбы. Выливает пол бутылки в кастрюльку, сыплет туда несколько столовых ложек сахару, ставит на плиту, помешивает, пока сахар не растает, и выливает в пивной стакан.

– Громовой мед, Винсент.

Он поднимает стакан – мол, твое здоровье, Винсент! – мальчик улыбается и тычет в стакан пальчиком, оставив маленький, четкий отпечаток.

– Громовой мед, папа.

Иван подносит стакан ко рту, закрывает глаза. Глотает – и видит перед собой лицо, опухшее, синежелтое.

11

День был долгий, но все же не очень. Лео сидел на низкой скамейке во дворе начальной школы, ждал младшего брата, у которого сегодня больше уроков, чем у него. Потом они сидели вместе, разговаривали, ждали, опять разговаривали. Ни о чем. Оба знали, что просто тянут время. Если просидят здесь достаточно долго, папа, наверно, к их возвращению уснет от вина.

Шаг за шагом, вверх по лестнице на седьмой этаж.

Медленно одолеть последнюю ступеньку.

Медленно.

Их дверь выглядит точно так же, как все остальные. Крышка почтовой щели, которая открывается легко, прямо-таки взлетает от малейшего прикосновения кончиков пальцев. Черный дверной звонок, издающий протяжный глуховатый звон. Над ним металлическая табличка с надписью “Не беспокоить”, на которую папа всегда раздраженно указывает каждому постороннему, звонящему в дверь.

Лео и Феликс переглядываются.

Он не хочет входить, но наклоняется поближе к двери, стараясь расслышать папины шаги, но не смея приложить ухо к двери.

Оба смотрят на табличку с фамилией. ДУБНЯК. Три глубоких вздоха. Они открывают дверь, входят.

– Лео!

Один шаг, а голос уже здесь. Ноги отказываются шагать по узкому коридору, замирают на месте.

– Лео, иди сюда!

Папа сидит на кухне. По-прежнему в джинсах и без рубашки. Рядом со стопкой билетов лото – пустой стакан, кастрюлька на плите тоже пуста. Куда легче смотреть в пол, сосредоточиться на желтом линолеуме далеко от пристальных глаз.

– Поди сюда.

Лео шагает вперед, и Феликс шагает рядом, пока Лео не останавливает его (иди к Винсенту), подталкивает, поскольку брат мешкает (иди к Винсенту и закрой дверь). Еще один шаг. Взгляд прилип к полу.

– Да?

– Лицо.

Он чуть приподнимает голову, смотрит не совсем в пол, больше на ноги отца.

– Я хочу видеть все лицо.

Ноги отца превращаются в живот, грудь, глаза. Трудно сказать, о чем он думает.

– Болит?

– Нет.

Рука прикасается к тугой, болезненной коже.

– Не ври.

– Немножко.

– Немножко?

– Ну, болит. Не очень сильно.

– Они учатся в одной школе с тобой?

– Да.

– И ты знаешь их имена?

– Да.

– И ты не отбивался?

– Я…

– Ты учишься в той же школе? Знаешь их имена? Но не собираешься… ничего делать? – Отец нависает над ним, словно гора. – Ты боишься. Мой сын… боится? Дувняк? Ладно, все боятся! Даже я. Только удирает не каждый. Не сдавай позиций. Контролируй свой страх. И станешь большим. – Он дрожит всем телом. Потом показывает в коридор, в сторону рабочей комнаты. – Идем-ка туда.

– Туда?

– Прямо сейчас.

Опять. Точь-в-точь как в коридоре, ноги не слушаются.

– Прямо сейчас.

Лео идет, хотя и медленно, и в этот миг открывается дверь спальни. Мама. Волосы взъерошены, желтая ночная рубашка не очень-то по размеру.

– Что тут за крик..

Папа шепчет, но все равно получается громко:

– Ступай в постель.

– Что происходит, Иван? Что ты задумал?

– Не встревай.

– Что ты… о господи, Лео, что у тебя с лицом…

– У нас с Лео есть одно дельце. Под мою ответственность. – Он обнимает Лео за плечи, подталкивает, несильно, но твердо, в направлении рабочей комнаты. – Пошли.

12

Феликс стоит у закрытой двери, напрягает слух. Придвигается ближе и слышит, как мама спрашивает папу, что происходит, а папа отвечает, что это не ее ума дело.

Голоса Лео вообще не слышно, как ни навостряй уши, и ему это не нравится. Он знает, дело плохо. И чувствует себя так, будто этот гад Хассе держит его в капкане своих рук, не дает двинуться ни вперед, ни назад. Или еще хуже, как вчера, когда он не успел предупредить Лео, что Кекконен сейчас угостит его кулаком.

Он открывает дверь, выходит в коридор. Иначе нельзя. Больше он не выдерживает.

И натыкается на маму.

Она слышит его, но не видит. Ее глаза буравят закрытую дверь рабочей комнаты. Феликс стоит рядом, слушает вместе с ней.

Вроде как… глухой стук. И еще один. Или, может… удар кулака. Кто-то вроде как бьет кулаком. Снова. И снова. И снова.

В точности как вчера. Когда он не мог ничего сделать. Когда плакал и кричал в лапах у Хассе.

Он распахивает дверь, прежде чем мама успевает его остановить. Зрелище загадочное.

Папа на коленях, на полу, таким он никогда его не видел. Наклоняется к большому, синему свернутому матрасу. Вроде как обнимает. А он никогда никого не обнимает. Лео тоже без рубашки. Голая грудь и джинсы.