Читать интересную книгу «Крот» в окружении Андропова - Аркадий Жемчугов

Д. Т. Кузьмин и его награды. 1998 год

Каждые полгода мы выпускали очередной курс и набирали новый. Ну и традиционно раз в полгода устраивался торжественный вечер, приезжали руководители ПГУ и ответственные лица из ХАД. На одном из таких вечеров афганцы в неофициальной, так сказать, беседе «намекнули», что, мол, хотели бы видеть меня в Кабуле в качестве советника Службы государственной безопасности. И вскоре я отправился в длительную командировку в Афганистан.

— То есть вы ехали к своим ученикам?

— Да, со многими сотрудниками ХАД я был знаком по курсам. Так что легко вошел в коллектив, тем более, что там была очень доброжелательная обстановка, работали они хорошо, целеустремленно. А поскольку афганский дари и персидский фарси — это один язык, то и в этом никаких проблем у меня не было. Через год с небольшим афганская внешняя разведка добилась вполне конкретных результатов, сотрудники получили правительственные награды. В их числе оказался и я — мне вручили орден Красного знамени. На удостоверении к нему стояла подпись Наджибуллы, который тогда возглавлял ХАД.

— Как вам с ним работалось?

— Легко. У него был очень профессиональный подход к проблемам госбезопасности, в том числе к внешней разведке, так что с ним можно было разговаривать без каких-либо недомолвок. Как человека Наджибуллу прежде всего отличали порядочность, умение сохранять выдержку и спокойствие в любых ситуациях. Это был умный политик, прекрасный организатор.

— Обычно длительная загранкомандировка для разведчика — четыре, а то и пять лет. Вы же не проработали в Афганистане и трех. Почему?

— В 1985 году я получил контузию при взрыве реактивного снаряда. Попал в госпиталь в Кабуле, оттуда — в московский госпиталь. После выписки вернулся в Афганистан, еще год там проработал. Но потом понял, что делать свое дело в полном объеме уже не могу, а работать вполсилы не по мне. Вот и подал рапорт с просьбой отозвать меня. Летом 86-го я простился с Кабулом…

Каперанг

В предпоследний день уходящего 1976 года резидент советской разведки в Дели получил из Центра задание: «Провести установку Б. Ш. Собрать на него характеризующие данные. Определиться с целесообразностью и практической возможностью его вербовочной разработки. О результатах доложить». На все — давалось три недели.

Еще в шифровке говорилось о том, что наводка на Б. Ш. получена от «Мишеля». Давний, проверенный агент КГБ несколько раз встречался с индийцем во время его деловой поездки по ряду западноевропейских стран. Профессиональное чутье подсказывало «Мишелю», что советская разведка непременно заинтересуется Б. Ш. И не только из-за его высокого положения в руководящих кругах Индии. Но прежде всего в силу его обширных контактов с американцами, которых к тому же он недолюбливал.

Резолюция резидента на шифровке была предельно краткой: «Тов. Максиму. На исполнение». «Максим» — один из оперативных псевдонимов ныне отставного капитана первого ранга Вадима Николаевича Сопрякова.

— Почему выбор пал на вас? Вы ведь прибыли в делийскую резидентуру в августе. Наверное, и освоиться как следует не успели. Или так было принято встречать в Дели новеньких?

— Задание по Б. Ш. свалилось на меня на пятом месяце моей работы в Дели. Я успел изучить город, подобрать проверочные маршруты, чтобы выявлять настырную индийскую «наружку» и отрываться от нее. Наметил места для конспиративных встреч. Более того, у меня на связи уже были два ценных агента. Один — из местных, высокопоставленный правительственный чиновник. Другой — из дипкорпуса, ведущий дипломат одного из аккредитованных в Дели посольств. Работа с агентурой была для меня не в новинку, поэтому с ними дело заладилось. Информация поступала регулярно и получала в Центре достаточно высокую оценку. Резидент был доволен. Но у меня не было своей, собственной вербовочной разработки — не успел обзавестись. Вот он и «подбросил» мне наводку.

— Выходит, в Цели вы приехали уже обстрелянным работником «в поле». Где и когда вы приобрели этот опыт?

— До Индии я четыре года трубил в бирманской резидентуре, в Рангуне (ныне — Янгон). Это была моя первая загранкомандировка. Так сказать, боевое крещение. Тем, как оно прошло, я остался доволен. Правда, немалую роль сыграла в этом «госпожа удача».

В центре бирманской столицы раскинулись несколько озер. На живописном берегу самого большого из них Инья Лэйк обосновался международный яхт-клуб «Рангун сэйлинг клаб». Поскольку я — морской офицер, довольно часто ходил на шлюпке под парусом, то, как говорится, сам бог велел мне быть в этом клубе.

Надо сказать, что Инья Лэйк — озеро капризное, с характером. Своими необузданными по силе и переменчивыми по направлению ветрами оно способно поставить в тупик даже опытного яхтсмена.

Однажды его жертвой стали два французских дипломата: порыв шквального ветра в мгновение перевернул их яхту. Я поспешил на выручку. Одного из пострадавших подобрал, а второго попросил остаться при перевернутой яхте и дожидаться спасателей. Этого требовали правила клуба.

Доставив потерпевшего на берег, предложил ему сухое полотенце и пригласил в бар. Две-три порции виски несколько успокоили его. Он расслабился. На лице появилась улыбка. Он представился. И мне на какие-то мгновения пришлось испытать легкую оторопь. Рене Миле был новым, еще не успевшим вручить верительные грамоты послом Франции в Бирме (ныне — Мьянма). «Госпожа удача» предоставляла мне шанс. Да еще какой!

После затянувшейся дружеской беседы Рене Миле попросил, «если это меня не затруднит», подвезти его во французское посольство. Надо ли говорить, что я сделал это с превеликим удовольствием?!

С этого момента и до конца моей командировки я неизменно получал приглашения (с супругой) на все официальные приемы и прочие протокольные мероприятия, которые устраивались в посольстве Франции либо, в более узком составе, в личной резиденции Рене Миле. Даже в ознакомительные поездки по стране он обязательно приглашал меня. Благодаря всему этому круг моих связей в дипломатическом корпусе на уровне послов и советников, а также среди руководящих чиновников бирманского МИДа и других министерств невероятно расширился. А значит, облегчился и поиск источников информации, кандидатов на вербовку.

Кстати, в рангунской резидентуре, как и в делийской, времени на раскачку никому не давали. Через две недели после приезда в Бирму мне передали на связь первого в моей жизни агента. Это был местный гражданин. От него поступала оперативная информация об американцах, в частности, об их контактах с бирманскими чиновниками.

Как только я наладил с ним работу, мне подбросили второго, тоже из местных. Но этот занимал довольно солидное положение в одной из правительственных структур и передавал нам политическую информацию, кстати, также об американцах, которая достаточно высоко оценивалась в Центре.

Так я приобретал опыт работы с агентурой. Одновременно вырисовывалась и моя ориентация на работу против американцев, в то время — нашего «главного противника». Эта специализация на ГП закрепилась за мной после того, как мне удалось, опять же благодаря Рене Миле, выйти на крупного политического деятеля Бирмы — «Дана». Так окрестил я его. Это была моя первая вербовка. На нее ушел чуть ли не целый год, поскольку я вел ее методом постепенного втягивания «Дана» в сотрудничество с нашей службой. В самом начале ограничивался получением от него устных сведений по бирмано-американским двусторонним отношениям. Затем стал обращаться с просьбами письменно изложить информацию и свое мнение по тому или иному аспекту политики Вашингтона в регионе Юго-Восточной Азии. И, в конце концов, подвел его к тому, что целесообразнее всего передавать мне документы.

Плодотворное сотрудничество «Дана» с нашей службой продолжалось и после моего отъезда на родину. До его выхода на пенсию.

В. Сопряков с супругой (крайний справа) на дипломатическом раутев Дели. 1968 год

Так вот, я думаю, что мой бирманский опыт плюс моя ориентация на работу по ГП и повлияли на решение резидента в Дели поручить мне разобраться с наводкой на Б. Ш.

— И с чего вы начали? Ведь Индия — это не Бирма. Не так ли?

— Да, это, как говорится, две большие разницы. Индия сразу же поразила меня своими масштабами и бурной политической и социально-экономической жизнью. Первая любовь, Бирма, смотрелась на ее фоне всего лишь провинцией, где политическая и дипломатическая жизнь едва пульсировала.

На первых порах удивила меня и оперативная обстановка в Дели. С одной стороны, везде и всюду слышалось «Хинди-руси, бхай, бхай!» — «Да здравствует индийско-советская дружба!». А с другой стороны, я с первого же дня оказался под плотным наблюдением местной «наружки». Куда бы я ни выезжал, с женой или один, автомашины наружного наблюдения непременно сопровождали меня. В магазинах, на базаре и просто на улице — везде находились люди, которые навязчиво знакомились со мной, стараясь выведать как можно больше сведений обо мне и моих знакомых, даже случайных. Я понимал, что мои бирманские «друзья» из ЦРУ и СИС позаботились заблаговременно ориентировать индийскую контрразведку обо мне, о моем житье-бытье в Рангуне и, видимо, о том, что они подозревают меня в принадлежности к КГБ. Мне же оставалось лишь учитывать все это и вести себя подобающим образом.