Читать интересную книгу После бала - Николай Погодин

Евдокия. Свет горит, окна раскрыты. Я вот и раму для воздуха открыла.

Людмила. Я потушу свет и буду все равно… (Всучила деньги.)

Евдокия. Бешеные, капризные… У Кисетовых дрожжей занять? Сейчас приоденусь. (Ушла.)

Людмила. Потушу свет… Без света стрелять на пороге, по кашлю, в белое пятно с трех шагов… (Прислушалась.) Входит? Он входит?.. (Убежала к себе, вернулась с револьвером, потушила электричество.)

Голос Евдокии. Ай уже переодеваешься?

Людмила включила свет.

То-то. А то уж больно скоро.

Людмила. За твою… (Смотрит в упор кому-то и шепчет.) За то, что я… (Происходит то же. И вдруг.) Галлюцинация? Никто не приходил? Галлюцинирую?.. Надо закурить. (Пошла к себе, вернулась с папиросой и, не закуривши, вскрывает конверт. На пол из конверта что-то выпало. Читает и роняет из рук бумагу.) Тетя Авдотья, не уходите, не надо… Скорее! Не надо… Скорее!

Евдокия (вошла). Да что ты! Прямо безумная стала.

Людмила (подняла с пола кандидатскую карточку). Вот его кандидатская карточка. Видите?

Евдокия. Вижу. Билет.

Людмила. Отец бежал… (Тихо. Упали из рук карточка и папироса.) Жмут башмаки? Качаешься? Жмет сердце? Жмет горло?.. Что же ты не кричишь, Евдокия? Он с тобой жил? Что же нам с тобой отворачиваться от собственной… Не лги передо мной, не отворачивайся! Ты в поездах просила хлеба с Машкой, ты была красивой, тонкой женщиной, тебя присмотрели… Зачем? Умоляю, скажи мне, зачем он сюда приехал? Может быть, этот добрый человек когда-нибудь сказал тебе, почему он такой добрый? Может, он сказал тебе, кто он такой? Бывший поп? Фабрикант? Князь?.. Пойми меня, Евдокия: у твоей дочери есть биография, у меня этого нет. У меня нет родственников. У меня был один отец, я его пяти лет увидала. У меня нет биографии!

Евдокия. Прости меня, Людушка… Не жил со мною он, баловался иногда спьяна… Прости, я за кусок хлеба… я вечно вам благодарна… Прости! Больше не умею тебе сказать.

Людмила. Баловался?.. И со мной, значит, только по-другому, баловался… Это же правда, что я его ввела в партию. И не я, а Машка помешала ему баловаться, потому что Маша не позволит баловаться ни в каком смысле. Да, да, ее… Мать, беги за ней, что хочешь скажи ей, солги… нет, проси у нее прощения, приведи насильно ее.

Евдокия ушла.

А где же я? Кто это сказал такую глубокую и беспощадную формулу о партийных ошибках? Кто-то большой человек сказал, что одна ошибка — это ошибка, и две ошибки — это тоже ошибка, но три ошибки-это уже линия. Какая же у меня линия? Невыносимые слова Кременского были невыносимой правдой… Милый, скорее что-нибудь… (Кричит.) Я не резонирую! Этот прекрасный организм с мускулами, счастьем и душой не резонирует. Меня не воспринимает эхо, меня не слышит Николай… Это же мой Николай! А воры слышат, воры свистят…

Резкий сигнал автомобиля на улице.

(Очнулась.) Он к нам приехал?.. Массовый выход в поле… а я? Я агроном. Он скажет: «У агронома сбежал папа, ничтожнейший прохвост, и агроном распустил слюни». Покурить охота… Закурить и сделать правильные выводы. (Подняла папиросу, закурила.) Это чепуха, что меня будут судить… Исключат? Наверно… Ах, не об этом надо думать! Надо сделать правильные выводы. Сейчас явится ко мне Маша. Я ее уважала, но свысока, через плечо, а Коля ее уважает прямо. Узнай, пойми, скажи, что это значит?.. Почему свысока и почему прямо? Надо сделать правильные выводы.

Стук в окно. Окно открылось.

Я… Кто зовет меня?

Голос Тимофеича. Людмила Адамовна, выйдите еще раз ко мне… Я один здесь. Я, конечно, понимаю, Людмила Адамовна, но что же вы делаете со стариком?

Людмила (захлопнула окно, схватила револьвер). Маша, скорее!.. Николай!.. Я не знаю, что у меня в душе.

Опять открывается окно, опять голос Тимофеича.

Голос Тимофеича. Людмила Адамовна, выйдите, богом молю!

Людмила. Скорей кто-нибудь… (С револьвером отступает от окна до другой комнаты, кричит.) Маша! Коля! Друзья мои!.. Что я сделала!..

Выстрел. Людмила упала.

Голос Тимофеича. С нами пресвятая троица!..

Явилась Маша.

Маша. Что-то дым какой нехороший… сладко… Сами позвали, а говорить не идут… Людмила Адамовна, я — вот она! Если надо, то давайте, а то нам в поле ехать пора. (Пошла к дверям.)Мама!.. (Отскочила.) Мамочка дорогая, она ползает по полу в крови!.. Людочка, что это!.. Чего же я боюсь-то? Она живая лежит. (Идет.) Люда, кто тебя ударил? Куда же они тебя ударили?(Увидела револьвер.) Людмила, ты сама?.. Адам Петрович, где же вы есть?.. Наша Людочка навеки. У нее пальцы на руках дергаются… Навеки…

Звук сирены. Под окном останавливается автомобиль. Появился Дудкин.

Дудкин. Где ты есть целый вечер? Говорят — на собрании. Поехал — кончили. А она вон где, сосульки считает… Ты плачешь? Почему? Скажи, почему, а то шлепну.

Маша. Молчи… Уходи…

Дудкин. Я ведь жалостливый, у меня сердце узкое, — разревусь с тобой навзрыд, а сеять будет за нас товарищ Кременской.

Маша. Он приехал?

Дудкин. Хватилась, птица небесная! Все правление в поле вызвал. Заседание будет прямо в шатре. Вон как у нас!.. Да ты ж сама туда людей звала. Тебя ждут, ты у нас первый боец в полку.(Наблюдает.) Что у тебя, апендицит? Скажи — вылечим.

Маша. Не гавкай же ты, не гавкай!

Дудкин. Машка, за тобой Кременской машину прислал. Серчает.

Маша. Надо же ему знать сейчас.

Дудкин (обнял). Эх, Марья Никаноровна, как это говорится: посади мужиков на тракторы, баб — на автомобили, а огольцов — на дирижабли… А ты плачешь, колхозная королева!

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

В полевом шатре в ту же ночь.

Кременской. Что там за возня? Из-за этого одного колхоза у меня ломается к чорту весь план до утра. Меры тонкости исчерпаны. Если люди не поддаются внушению, на них воздействуют. Если воздействие встречает сопротивление, тогда логика требует силы репрессий. Адама Петровича я отдам под суд. Его заместителя сегодня возьму под стражу. С собой ли у меня дневник? (Нашел тетрадь.) «Ноябрь, первые дни…» «Осень, праздничные дни. Был в колхозе. Запомнить разговор с колхозником Кисетовым, проверить. Был середняком, дальновидный хозяин, предан». (Закрыл тетрадь.) Кисетова надо будет сажать на хозяйство колхоза вместо Тимофеича. В правлении будут наши молодые люди, один старик и непременно женщина… А председатель? Есть люди, рассчитанные и на настоящее и на будущее, надо очень серьезно подумать о них. А председателем поставим нашего бригадира Машку. И наконец…

Явилась Маша.

Кременской. Наконец, дорогие ударники! Что же вы думаете, я у вас ночевать останусь? Рядовые колхозники в поле, а вы? Где ты была? Где председатель? Где агроном?

Маша. У нашей Людмилы отец убежал и выбросил партийный билет, а Людмила в нашем доме на пороге застрелилась.

Кременской. Постойте, ребята!.. Ее отец убежал, бросил партийную книжку, а она… Нет, я понимаю… Постой, ты мне пока не рассказывай, ты тут побудь. В эту ночь у нас с тобой массовый выход в поле.

Маша. Да, зарёй.

Кременской. Найди мне Дудкина в два счета. Ты там не шуми, тихо найди и приведи сюда. Ты не беспокойся, Маша.

Маша ушла.

Отец… Проклятая свора, вы еще заражаете людей — и своих, и наших, и всех. Трудно мне, ребята, трудно мне смотреть кругом…

Вошли Маша и Дудкин.

Постой-ка, Василий, я сейчас тебе напишу распоряжение. (Пишет.) Вот как надо сделать, Василий: ты сейчас возьми верхового коня, не седлай — некогда — и позвони из нашей конторы в город, кому, тут указано, и передай, что я тебе прочту. Стань рядом, смотри… (Читает.) «Немедленно прислать следователя. Принять меры на дорогах к аресту здешнего председателя. Труп ночью перевезти в район, похоронить без обычных почестей». О чем идет речь, понимаешь?

Дудкин. Понимаю.

Кременской. Спросят — ответишь точно?

Дудкин. Отвечу.

Кременской. Скачи — и сразу обратно сюда.