— Дети не отдают мне тело.
Полководец посмотрел на Александра.
— Путешествие будет очень долгим. На корабле не найти благовоний для бальзамирования. Пусть Нептун упокоит вашего брата на своем ложе.
Раб принялся заворачивать Птолемея в простыни. Я вытянула шею, чтобы в последний раз увидеть золотоволосую головку и губы, так часто дрожавшие от испуга. После Цезариона этот застенчивый мальчик был настоящим любимцем нашей матери.
Надо было усерднее следить за ним, крутилось у меня в мыслях. Все эти испытания — не для маленького ребенка.
Мы вышли за македонцем на свежий утренний воздух и, миновав царский двор, очутились возле перил. Свита Цезаря была уже в сборе. Жрец Аполлона прочел короткую молитву, которую все, даже сам Октавиан, выслушали с торжественными лицами. Я крепко держала за руку Александра, боясь обессиленно рухнуть на палубу. Когда малыша бросили в море, мой брат побежал к перилам и в отчаянии закричал:
— Птолемей! Птолемей!
— Уведите мальчишку, — распорядился Агриппа, перехватив Александра за локти. — Дайте ему поесть и налейте доброго хиосского вина.
Чтобы выполнить его приказание, потребовалось несколько взрослых мужчин. А я осталась на палубе. Ветер трепал мои волосы, но у меня уже не было сил поправлять их.
Братишку не удостоили даже приличным погребением. По этим жилам бежала кровь Александра Македонского и Марка Антония, а его швырнули в пенные волны, точно преступника. И разве нас, уцелевших, ожидала более сладкая участь? Октавиан посулил не лишать нас жизни — но разве человек, солгавший царице Египта, будто намерен отплыть в Рим через три дня вместо одиннадцати месяцев, остановится перед тем, чтобы обмануть двух сирот? Он и не собирался везти мою мать по улицам как трофей. Однажды Октавиан проделал подобное с Арсиноей[5] — и зрители, вместо того чтобы ликовать, взбунтовались. Людей возмутило подобное обращение с женщиной, тем более царского рода. Маме был уготован единственный жребий — быстрая смерть. Не поддайся она на уловку Цезаря, он отыскал бы другого исполнителя, только и всего. А после того как триумфальное шествие завершится, что может помешать ему расправиться с нами?
В голову лезли мысли о разных способах казни. Может быть, Птолемею еще повезло избежать самых страшных мучений? Я положила руку на полированный поручень. Один прыжок — и никаких больше слез, никакого одиночества.
— Лучше не думай об этом, царевна.
Я резко выпрямилась. Разве еще не все ушли? Нет, за спиной все это время стоял Юба. В багряной тоге он более напоминал царя, нежели Октавиан в домотканых туниках и широкополых шляпах.
— Видела когда-нибудь утопленников? — произнес нумидиец. — Тело распухает в пять, а то и шесть раз, потом чернеет, а под конец на нем облезает кожа.
Мои пальцы, сжимавшие поручень, побелели.
— Хочешь окончить свой путь, превратившись в забытый всеми распухший труп, который носится по волнам?
— Чем лучше забытый всеми труп в римской темнице? — огрызнулась я, отходя от перил.
В конце концов Юба получил то, чего добивался. Мы с Александром остались в живых до триумфа.
Глава четвертая
Рим
Когда судно впервые за три недели причалило к пристани, мы с Александром выбежали на нос.
— Это и есть Рим? — спросила я.
Мусейона, который сверкал бы на солнце, не было и в помине. Вдоль побережья длинной чередой протянулись незамысловатые виллы без украшений и колонн. Квадратные белые здания отличались друг от друга разве что цветом обветренных ставенок на окнах.
Брат покачал головой.
— Нет, Брундизий. Говорят, отсюда до Рима еще пятнадцать дней на носилках.
На берегу ожидали сотни солдат с ярко-красными знаменами, каждое из которых украшал золоченый орел и буквы SPQR, означающие Senatus Populusque Romanus[6]. Доки Брундизия могли вместить одновременно пятьдесят кораблей, и все-таки здесь никогда не видели ничего подобного маминой таламеге с ее чинными рядами эбеновых весел и бившими на ветру пурпурными парусами. С палубы можно было наблюдать, как солдаты, прикрывая глаза от солнца, изумленно покачивают головами.
Вскоре на нос вышли Агриппа с Октавианом. Оба оделись как на войну. Желают напомнить Риму, что возвращаются как герои-завоеватели, горько подумалось мне.
— На берегу нас ждут колесницы, — сообщил полководец моему брату. — Вы двое поедете с племянником Цезаря, Марцеллом.
Я попыталась было найти глазами нашего спутника в гуще конных и пеших солдат, но по совету Агриппы оставила эту затею.
— Ты захватила рисунки? — спросил Александр.
— Захватила. А ты…
Он кивнул. Значит, успел запрятать среди личных вещей несколько книг из корабельной библиотеки — небольшое напоминание о матери, — прежде чем таламега достанется римлянам из Брундизия. На борт мы всходили втроем, но только двое доплыли к чужим берегам. Когда я в последний раз посмотрела на блестящие доски палубы, воздух пронзили резкие трубные звуки.
Октавиан сошел на сушу первым. За ним последовали Юба и Агриппа. Когда настала и наша очередь, Александр протянул мне руку. Я покачала головой.
— Не надо, все хорошо.
Тут ноги, за три недели отвыкшие ступать по твердой земле, подкосились.
— Александр!
Подхватил меня вовсе не Александр, а воплотившийся юный Геркулес.
— Осторожнее! — рассмеялся он, рослый, широкоплечий, с волосами цвета спелой пшеницы.
Лазурь его глаз — еще прозрачнее, чем у нашего Птолемея, — оттеняла смуглая кожа. У меня запылали щеки, а юноша улыбнулся.
— Только не вздумай падать в обморок. Я за тебя отвечаю.
— Так ты Марцелл? — спросил Александр.
— Да. А вот и наша повозка.
— Это же царская колесница, — смутилась я.
Марцелл засмеялся.
— Поосторожнее с такими словами. Дядя предпочитает величать себя консулом. Стоит людям заподозрить в нем царские замашки, и, пожалуй, кому-то снова придется оттирать полы Сената от крови.
— А что, римляне против царей? — полюбопытствовал Александр.
— Когда-то было иначе, — начал рассказывать Марцелл, уводя нас от пристани. Тога хлопала на ветру у его лодыжек. — Но все изменилось; в наше время только и разговоров что о Республике. Правда, эта самая Республика принесла нам сто лет гражданских войн. Все требуют права голоса, а голосуют в интересах собственного клана. Одни кровопролития — и никакого толку.
Открыв дверь повозки, Марцелл придержал ее и с теплотой произнес:
— Милости прошу, царевич Александр и царевна Селена.