Читать интересную книгу Ушёл отряд - Леонид Бородин

— Никакой контры… — обиделся Зотов.

— Ничего, товарищ Берия разберется! Ну-ну, шучу. И знаешь, политрук, я бы в принципе с тобой согласился, пока всех европейских чемберленов не перешлепаем, про коммунизм большой вопрос. Но только я с тобой не соглашусь, потому что это чистейший троцкизм, про мировую революцию. А я лично товарищу Сталину верю, что и в одной стране, если как надо отгородиться, не забором, конечно, а гаубицами доброго калибра, чтоб на каждого чемберлена по калибру, тогда совсем другой…

— Товарищи командиры, — торжественно возвестил Лобов, — за коммунизм не скажу, а «стригуны» готовы, и кушать их надо горячими!

— Руки у тебя, похоже, умные, а вот уши длинные, — говорил Никитин, двумя пальцами беря из миски поджаренный картофельный кружочек, — а в человеке, партизан Лобов, как говорил классик один, все должно быть пропорционально.

— Так у меня, товарищ капитан, когда надо, уши с пролетом, в одно ухо влетат, а из другого вылетат.

Похрустывая, Кондрашов спросил в тон капитану:

— И что же, партизан Лобов, на данный момент у тебя именно «не вылетат»?

— А то, — отвечал парень серьезно, — что нам надо с болот этих сраных выбираться торопно. Иначе — что голод, что комары, что фрицы — хана.

— Так мы о том здесь и маракуем, а ты с картошкой… Где научился такую вкуснятину готовить?

— В колонии имени Феликса Эдмундовича Дзержинского.

Кондрашов даже оторопел.

— Это у Макаренко, что ли?

— Антон Семеныч? А как же, был такой…

— Что значит был?

— Сами говорите, что важным делом заняты. А если поболтать, так мне про девок веселей бы.

— Странный ты парень… Но как-нибудь поговорим о том, а?

Руки по швам, пустая миска у бедра.

— Разрешите идти?

— Да топай, конечно.

Кондрашов смотрел ему вслед, пока дверь за ним не закрылась.

— Надо же… — пробормотал.

— Да… — кивнул Никитин. — Я ж говорю: у всякого дела и «с одной стороны», и «с другой стороны». Ну, все. Ночь на дворе. Давайте…

Когда трое друг за другом вышли из блиндажа, потягиваясь и зевая, оттуда, со стороны Родины, куда никогда никакой фашист не доберется, там уже солнце готовилось открыть новый день, а за спиной вся сволота, что вломилась в границы Родины, она еще даже ничего не подозревала, дрыхла себе спокойненько, и радостное злорадство грело души командиров партизанского отряда имени товарища Щорса.

На сон оставалось часа полтора. А потом все строго по плану. Когда план — это здорово, душу греет пошибче солнца. Расходились без слов и рукожатий.

3

Шел четвертый день подготовки к выходу из болот. Сам выход был, согласно общему плану, приурочен к немецкому обозу, обоза ждали со дня на день, и вопрос готовности был не под номером один, вообще вопроса не было. Спешка — это было. Торопились. Добровольно записались в отряд из двух деревень шестнадцать человек. Из них шестерых комиссовали по возрасту: старики и малолетки. Мобилизацию объявили на пятьдесят пять человек. Допустили ошибку. Надо было не объявлять мобилизацию, а мобилизовывать, потому что четырнадцать человек будто в болота попрыгали — скрылись, и как родню ни допрашивали, все бесполезно. Насчет того, что, дескать, придет время, вернемся и спросим по законам военного времени, бабы только с честным сочувствием головами покачивали, то есть по поводу «вернемся», куда уж, мол, вам возвращаться, дай Бог «за болоты» выползти.

Не только все в деревнях, но и отряд был уверен, что прорываться придется западными зимниками, где немцы только и ждут-поджидают. С особо хмурыми персональная беседа, что не на «ура» идем, но план имеется, но в большом секрете, потому не хрена губы поджимать да бровями шевелить, задарма никому помирать и в драку лезть без шанса охоты нет. А к бою надо готовиться жестокому — прорыв, он и есть прорыв, от личной сметки да ярости многое зависеть будет.

Кондрашов нашел возможность еще раз будто бы случайно встретиться со старостой Корнеевым, и очень даже не зря. Объяснил староста, что если этими днями выход, то на болотах еще ледок местами лежать будет. Что восточные болота никогда не промерзают, потому что с торфу газы теплые сочатся. Потому как вонь почуется, осторожненько надо, но если кто и провалится — ничего страшного, кроме мокроты, а ее все равно не избежать. И еще важное сказал Корнеев. С мокрыми задницами в атаку идти несподручно, так что сушиться надо там же, на болотах, на сосновые косогоры не влезая, болото дымы засосет, а на косогорах ветерки вольные, дуют куда хотят.

Когда уже плечами расходились, Корнеев, коснувшись рукава шинели Кондрашова, не поворачиваясь, снова заговорил:

— Так и быть, готов вам еще одну услугу оказать, но не безвозмездно, полагаясь на ваше честное слово. Мое полагание не ошибочно?

— Смотря о чем речь, — отвечал Кондрашов, тоже не оборачиваясь.

— Ветку эту проложили в тридцать пятом для леспромхоза. Районный городишко деревянный, отопление печное. Дрова. Ну и строительный лес, само собой. Станция, которую вам придется брать, главная на этой ветке. Паровозы водой заправляются, топки чистят. Начальник станции, Грунин Василий Васильевич, там с первых дней. Семья. Вы даете мне слово, что не обидите его, а я даю вам, возможно, первостепеннейшую информацию. И как?

— Этот ваш Грунин работает на фашистов?

— Он работает начальником станции. Впрочем, вы полагаете, что на паровозах машинист, помощник и кочегар — немцы? И путевые обходчики на линии — тоже?

Если немцы под Москвой, подумал Кондрашов, сколько железных дорог они позахватили… И что? На всех дорогах на них, на немцев, наши работают? Больше ведь некому. Своих мужиков немцы под ружье поставили, иначе откуда у них столько войск… И как все это правильно понять?

— Вам-то что этот Грунин?

— Незнаком. А вот у моего Мишеля роман со старшей дочерью Грунина. У них сын. Нынче уже в школу пошел.

— Мишель?.. Пахомов? И часто он на станцию ходит?

Корнеев повернулся к Кондрашову:

— Давайте по существу. Даете слово?

— А что по-вашему? Я должен расстрелять этого вашего…

— Не о вас лично речь…

— Знаете, мне отчего-то не нравится… Вы меня будто в союзниках держите. Имейте в виду, я советский человек…

— Да ради Бога, — Корнеев улыбался, — хоть трижды советский, вы только Грунина не дайте в обиду. Вы это можете. А вот за всех советских я не поручусь. Потому и прошу. И, как говорится, не задарма.

— Хорошо, выкладывайте вашу информацию, — с трудом скрывая раздражение, потребовал Кондрашов, обещая себе, что в последний раз разговаривает с этим противным и опасным человеком.

— Поезда проходят по ветке не чаще двух раз в сутки. Будете ждать. На паровозе может быть немец, но может и не быть. А вот на всех тормозных площадках непременно. Иногда по двое. На хвостовой тормозной всегда двое. Иногда с пулеметом. Но главное… За пятнадцать минут до поезда проходит дрезина… Знаете, что это такое?

— Знаю. Сам железнодорожник.

— Вот как? — отчего-то удивился Корнеев. — На дрезине трое с пулеметом и рацией — связь с поездом. Дрезина остановится у выходного семафора и будет ждать. Еще не все. На станции дежурят двое или трое немцев. Тоже приезжают на дрезине. Меняются по суткам. Один из немцев — телеграфист. От аппарата только по нужде отходит. Мишель предполагает, что в конце ветки у немцев госпиталь для среднего командного состава, потому такие предосторожности. Мишель говорит, вагоны пахнут. Иногда свежим хлебом, иногда фруктами. По карте, что вам дал, посмотрите, поймете, что этот немецкий объект много ближе к нашим западным зимникам, оттого и блокированы наши деревни, и там уж вам точно не прорваться. Если с поездом управитесь, километров пятнадцать катитесь, а потом сваливайте на север, в псковские леса. Ну вот, пожалуй, и все.

Кондрашов молчал. Не «спасибо» же говорить.

— Почему вы не рассказали мне этого сразу, там, в лесу?

— И сейчас бы не рассказал, когда б Мишель за своего тестя не встревожился. Фактически я же вам план операции начертал. А мне это надо? Но, хотите верьте, хотите нет, я желаю вам удачи. Если мне придется уходить из России вместе с немцами, предчувствую, как буду наслаждаться их переходом через очередную Березину.

Снова как бы вытребовал на себя прямой взгляд Кондрашова.

— Но если, как Гитлер обещал, доберется он до Кремля и на воротах развесит ваших вождей, Россию искромсавших, траурного настроения у меня не будет. Так что, как и в прошлый раз, прощальные рукопожатия не состоятся?

— Еще бы! — процедил Кондрашов, с откровенной ненавистью впиваясь взглядом в выцветающую синеву глаз белогвардейца и предателя. И вдруг спохватился. — Стоп! Говорите, Пахомов ваш на станцию ходит? Значит, что на фронтах, вы в курсе?

— А как же, — усмехнулся Корнеев.