Читать интересную книгу Клиника С..... - Андрей Шляхов

— Извините, Ирина Николаевна, — Моршанцев надел колпак, который когда носил на голове, а когда и в кармане.

Все трое проверяющих видели его в ординаторской без колпака на голове, но замечания не сделали. В принципе — правильно, потому что в ординаторской можно позволить себе слегка расслабиться — расстегнуть халат, снять колпак.

— Если бы вы знали, как иногда… — заведующая отделением повернула голову и снова уставилась в окно.

— Вы хорошая, — совершенно искренне сказал Моршанцев. — Вы строгая, резкая, но вы не сволочь.

— Великолепный комплимент — «вы не сволочь»! Спасибо! — Ирина Николаевна посмотрела на Моршанцева и покачала головой. — А вы шустрый, Дмитрий Константинович, вовремя фишку рубите — пришли типа по делу, заодно и посочувствовали. Может, еще в любви признаетесь? Тогда уж ваши акции невероятно поднимутся в цене. Валяйте, чего уж там, пока у меня сердце мягкое.

Первым порывом было сказать в ответ какую-нибудь резкость. Вторым — просто встать и молча уйти. Но уйти молча было бы, наверное, еще хуже, чем сказать резкость. Поэтому Моршанцев ляпнул первое, что пришло на ум:

— Давайте, Ирина Николаевна, подождем с признанием до тех пор, когда вы успокоитесь. Хорошо?

А вот после этого уже можно было уходить, не дожидаясь ответа. Главное — дверью ненароком не хлопнуть.

Поликлиника НИИ кардиологии и кардиососудистой хирургии имени академика Ланга

Поликлиника — самое шумное и многолюдное подразделение института кардиологии и кардиососудистой хирургии. Громокипящий кубок, как выражались поэты Федор Тютчев и Игорь Северянин.

Здесь собираются люди со всей России и не только — из так называемого ближнего зарубежья тоже приезжают на лечение. Из дальнего не приезжают, скорее всего по причине дороговизны проезда.

Люди встречаются, знакомятся, беседуют, ссорятся, мирятся. Скованные одной цепью и связанные одной целью — обрести если не здоровье, то хотя бы некое подобие его.

— Я спросила, чем могу отблагодарить за консультацию, — рассказывает одна из сидящих в очереди женщин своей соседке, — а он мне говорит: «Принесите „Гленливет“, люблю я этот превосходный ячменный виски восемнадцатилетней выдержки. Перед таким подарком, мол, не устоит ни один ценитель. Если не будет восемнадцатилетней выдержки, несите пятнадцатилетней или двенадцатилетней, но если двенадцатилетней выдержки, то не одну литровую бутылку, а две. Ну вы же понимаете, что недостаток качества надо восполнять количеством». Очень хороший виски, наверное, за две бутылки двенадцатилетней выдержки я семь тысяч отдала.

— Сколько-сколько? — ужасается соседка, округляя глаза и становясь похожей на сову.

— Семь тысяч, по три с половиной за бутылку. Даже не вровень, а с копейками, но что их считать, копейки-то эти. Профессора — люди культурные, простую водку не пьют.

— Семь тысяч… — соседка звучно хлопает ладонями по коленям, — ох-ох-ох. А у нас во Владимире все проще — выходит из кабинета медсестра с коробкой из-под обуви и говорит: «Деньги для профессора складывайте сюда»…

— Прямо в коридоре? На людях? — теперь настал черед удивляться собеседнице.

— А чего стесняться — все свои!

— А органы куда смотрят?

— Куда надо, туда и смотрят! Я что-то не пойму — вы из Ульяновска приехали или с Луны свалились?

— Какое там — «с Луны»…

— Вы странные какие-то, — подключается к разговору ухоженная, сильно пожилая женщина, сидящая по левую руку от дамы из Ульяновска, — сначала сами благодарите, а потом жалеете. Вас же насильно не заставляют благодарить, верно?

— Как это «не заставляют»? — вскидывает голову жительница Владимира. — Намекают…

— А вы не давайте! — ровным голосом, с хорошо ощутимым оттенком назидательности, отвечает женщина. — Я, например, никогда не даю взяток. По закону — так по закону. Положено мне — так давайте. И ничего, получается.

— А вы откуда сами? Из Москвы, наверное? — интересуется дама из Ульяновска.

— Из Москвы.

— Ну, ясное дело, — машет рукой владимирская, — вы, москвичи, народ ушлый, вам пальца в рот не клади, права свои знаете.

— А вы что — не знаете, что вам положено, а что нет? — наигранно удивляется москвичка, вскидывая тонко выщипанные брови и склоняя голову набок.

— Знать-то знаем, — отвечает владимирская, — а она выходит. С коробкой…

— А вы ее пошлите. Адресок подсказать?

— Куда послать, мы и без вас знаем! Но как тут послать, когда мы к нему на прием пришли? А вдруг он нас пошлет? Куда мы потом денемся? К другому профессору? Это у вас в Москве профессоров как собак нерезаных, на каждом углу по профессору. А у нас не так!

— И другой так же скажет — гони деньги! — поддерживает ульяновская.

— Пусть только попробует! — сквозь пудру на щеках москвички проступает румянец. — Что, по-вашему, на профессоров управу найти нельзя? Им, между прочим, терять есть чего, в отличие от обычных врачей, которые сегодня здесь, а завтра там, поэтому профессора жалоб боятся больше.

— Может, и боятся, вам виднее, — поджимает губы владимирская, — только у нас не принято на каждом шагу сволочиться и права качать. Не в Москве живем.

— Странные вы люди! — качает головой москвичка, рассматривая своих собеседниц, как каких-то диковинных зверей. — Знать свои права — значит «сволочиться»? Ну вы даете! Темный вы народ, что еще можно сказать.

— Темный так темный, — соглашается владимирская. — Тогда чего же вы, такая умная, с нами разговариваете, роняете себя?

— Надо мне больно! — фыркает москвичка.

— А нам и подавно! — хором отвечают ее собеседницы.

— Эх, бабы, бабы, даже здесь не можете без того, чтоб не поцапаться! — подливает масла на гаснущие угли мужчина, сидящий напротив, и тут же получает достойный отпор от всей троицы.

Общий враг может объединить Советский Союз с Соединенными Штатами и Англией, чего уж говорить о трех женщинах. Когда мужчина, не выдержав натиска, бежит с поля боя, то есть пересаживается на другую банкетку, подальше, женщины продолжают беседу как задушевные подруги.

— Нам-то ничего, — машет рукой та, что из Ульяновска. — А вот с детишками-то как.

— Ах, не говорите! — подхватывает москвичка. — Я сегодня одну видела — сама месяце на седьмом, не меньше, и еще ребенка лет четырех за руку ведет. А мальчик бледный-пребледный, худой-прехудой, ну прямо как былинка…

— Господи!

Жительница Владимира трижды осеняет себя крестным знамением. Ее примеру следуют остальные.

— Что у вас тут за душегубка?! — кричит багроволицый мужчина, утирая платком вспотевший лоб. — Такую махину отгрохали, а на кондиционеры денег не хватило?

— От кондиционеров люди простужаются, — отвечает ему кто-то.

— А от духоты дохнут! — огрызается мужчина.

— Мы придышались, и ничего. А вы, наверное, с похмелья?

— Ну вы сказали! — Мужчина убирает скомканный платок в карман пиджака и выразительно стучит себя пальцем полбу. — У меня сердце больное, я крепче кефира ничего не пью. А тут забегался, вот в жар и кинуло. Вот зачем мы проходим специалистов, собираем анализы, делаем кардиограммы, эхо и флюорографии, если здесь надо проходить все по новой? Зачем двойное мучение?

— Чтобы жизнь медом не казалась.

— Мне она никогда медом не казалась, даже в детстве. Я седьмым ребенком в семье был, за братьями обноски донашивал и их сломанными игрушками играл. Вот опять рентген сделал, а это же радиация…

— Мне кто-нибудь скажет, куда я должна идти?! — капризно-требовательно говорит стоящая посреди коридора женщина в джинсовом костюме.

На плече у женщины большая и, как видно, тяжелая сумка. В правой руке она держит листок бумаги, в левую руку вцепилась испуганная худенькая девочка лет восьми. Губы у девочки синюшные, под глазами темные круги.

— В приемное отделение, — заглянув на ходу в бумажку, говорит длинноногая красавица в коротком белом халате.

— А потом? А где это?

Длинноногая уже скрылась за дверью одного из кабинетов.

Женщина пытается прорваться к врачу, от которого только что вышла, но безуспешно. Сначала возмущаются те, кто сидит в очереди, а потом, когда она все же заглядывает в кабинет, оттуда слышится грозно-повелительное:

— Закройте дверь! Не мешайте работать!

Женщина начинает плакать. Девочка дергает ее за руку.

— Мама, не надо, не плачь, ну мам…

Взрослая часть очереди, только что высказывавшая свое возмущение «нахалке, которая лезет по второму разу», мгновенно переносит свое возмущение на медиков:

— Объяснить по-человечески не могут!

— Видят же, что она с ребенком!

— Хрен что поймешь по их писулькам!

— Фашисты!

Двое самых активных вламываются в кабинет и высказывают врачу с медсестрой все, что думают о них и об отечественном здравоохранении. Из кабинета выбегает разъяренная медсестра. Ей тут же высказывают свое мнение те, кто поленился или постеснялся врываться в кабинет. Медсестра подходит к женщине и, тыча пальцем в бумажку, начинает объяснять: