Читать интересную книгу Маленький Лёша и большая перестройка - Оксана Аболина

Последний месяц был очень насыщенным, и записывать текущие события было некогда. У нас жила «тётя Наташа» — выпускница детского дома, чью судьбу мы пытаемся сейчас устроить.

19-ого августа случился путч. Утром позвонил Игорь Кайбанов — узнать, не в курсе ли мы происходящего, и тут Иван заявил, что забыл мне сказать о перевороте. Собралась по интернатским делам. У Ленсовета толпа человек в 100–150. Плакаты «С фашизмом вас, дорогие петербуржцы!», и всё в этом роде. С собой взяла приёмник — по нему говорят о новых указах Янаева. Ощущения тягостные. Возвращаясь обратно, увидела, что толпа у Ленсовета выросла — стала человек 400–500. Ораторствуют депутаты, ждут Собчака, который должен прилететь к 16 часам. Встретила знакомого журналиста из «Ленинградского литератора» — Костю Селивестрова, а также депутата Родина. У всех тревожные лица. Динамики из зала заседаний работают слабо, еле слышно, потом поставили вагон с нормальным матюгальником. Толпа скандирует «Фашизм не пройдёт». Из Москвы и Прибалтики сообщают: везде танки и бтр. На Ленинград тоже идёт колонна танков, к ночи будет на месте. Призывы распространять информацию всеми доступными средствами, ибо ТВ и радио целиком под контролем ГКЧП — нашей родной хунты. Диктуют указ Ельцина. Переписываю его от руки, стоя на корточках и положив лист бумаги на асфальт. Дома на принтере распечатали несколько сот экземпляров указа, вернулась к Ленсовету. Народу уже несколько тысяч человек. За две минуты расхватали все листовки.

А в Александровском саду мамаши мирно, как ни в чём не бывало, гуляют с колясками. Говорю, что в городе неспокойно — уводите детей домой. А они в ответ только улыбаются. Чувствую, что выгляжу идиоткой.

Дома говорю Ивану, что надо бы ещё отнести листовок, но он очень нервничает, боится за меня, начал бить посуду — пришлось остаться.

Вечером ТВ возвращается городу. По нему показывают выступления Собчака, Щербакова, Беляева. Ловим «голоса». Радио «Балтика» и «Открытый город» перешли на круглосуточное дежурство и ведут трансляцию новостей, сменяясь через каждые 2 часа. Новости тревожные, читают их, торопясь, взахлёб, боясь не успеть — в любой момент их могут снова прикрыть. ГКЧП объявило запрет на радио и средства массовой информации.

Пресс-конференция хунты. Шестёрка: Янаев, Язов, Пуго, Павлов, Стародубцев, Крючков. Едкие вопросы прессы: «Какое у вас здоровье, господин Янаев?», «А вы советовались предварительно с Пиночетом?», «Какие вы даёте гарантии, что Горбачёв останется жив?»

У Янаева дрожат руки, клянётся, что Горбачёв — его друг, и т. д., говорю Лёше: «Это плохие дяди».

Звоню в Огре. В Латвии убит один человек на ТВ. Завтра собираются объявить всеобщую забастовку. У нас тоже планируется.

Звоню тёте Гуле в Алма-Ату. Плачет, не верит, что всё хорошо закончится.

Утром, как только встаём, включаем ТВ, радио, приёмник — по очереди слушаем новости, где передают более важные. В Москве и Ленинграде объявлено чрезвычайное положение. Но танки у нас не появились. Говорят, Собчак договорился. Сыплются один за другим указы Ельцина. На Дворцовой площади — толпа в сто тысяч человек.

Сходили с Лёшкой к Ленсовету. Баррикада на Мойке. Не придумала ничего лучше, как провести политинформацию двухлетнему ребёнку: «Здесь собрались хорошие люди, чтобы плохим сказать «Брысь! Уходите!» Напугала — расплакался.

Вечером к нам пришёл дядя Яроша. Смотрели и слушали новости. В Ленинграде всех мужчин призывают идти к Ленсовету. В Москве начали стрелять — атакуют Верховный Совет.

Ночью проводила Ярошку к Ленсовету — там собрались тысячи людей. На мосту преградили дорогу — женщин не пускаем. Потолкались, пошли обратно. На обратном пути возникла мысль, что надо принести людям попить-поесть. Дома варим чай, заливаем в термосы, из всего, что есть в холодильнике, сооружаем бутерброды и относим обратно, к Ленсовету. Чай носим много раз, потом к нам начинают приходить другие люди — помогают таскать горячую воду, набирают в банки и бидоны, Ленсовет от нас в пяти минутах ходьбы, вода не успевает остыть, её сразу расхватывают. Один раз пришёл дядя Игорь, он тоже у Ленсовета, строит баррикаду. Дала ему с собой икону Спасителя.

Ночью сижу у приёмника и записываю хронику событий — когда-нибудь Лёшка вырастет, и это будет ему интересно. Неизвестно ещё, какие у нас будут теперь учебники истории.

Круглые сутки ставим свечи у икон и непрестанно молимся. Лёха не спит ночью.

Сообщают, что в Москве убито три человека. До Латвии больше не дозвониться, линия вообще не работает.

В 7 утра вернулся Иван с подручными — принесли обратно бидоны и кастрюли. Но чашек у нас не осталось. Ивана прозвали «буфетчиком по-янаевски». Принёс с собой новую поговорку: «Лучше язва, чем Язов».

Днём ходила в «Литератор», встретила Кабалкина и Селивестрова.

А к вечеру прояснилось — хунта бежала в Крым, к Горбачёву. И стало ясно, что мы победили. О чём и было доложено Лёшке. Все документы, газеты, листовки собрали в одну папку — пусть хранится для истории.

Лёшка политизировался. Увидев баррикаду, спросил: «Что это?» Когда узнал, тут же сказал: «Хочу на баррикаду!» Как только видит по ТВ Собчака, сразу зовёт нас с папой. А когда смотрел ретроспективную хронику, увидел Янаева, сказал удовлетворённо: «Плохие дяди. Мы их победили». Вот такие дела в этом августе.

2 года 10 месяцев

30 августа 1991

Предложила игру: мама — это Лёша, папа — это мама, а Лёша — папа. Лёшке понравилась идея, запомнил, кто из нас кто, но играть в семью понарошку не смог — никак не представить себя папой, фантазии не хватает. Но с удовольствием наблюдал, как дурачатся родители.

31 августа 1991

Предложила самому придумать сказку. Вот что у нас получилось:

— Жили-были слон и Моська… — это я начинаю, но Лёша исправляет по-своему.

— Жили-были слон и бабушка. Слон махал-махал хоботом, ичко упало на пол. Слон поднял ичко хоботом. Сказал бабушке «спасибо» и положил ичко на стол.

— А дальше что?

— Ничего.

После лежал в кроватке и фантазировал:

— Мамочка, сейчас слон придёт.

— Он в нашу дверь не пролезет, она маленькая.

— Пролезет. У нас большая дверь. Слон пришёл, мамочка. Слон, садись в кресло.

— Он его раздавит.

— Не раздавит… — и так до бесконечности.

21 сентября 1991

Заглядывает ко мне в кружку:

— Это грязь или кофе? Горячий?

Пытается влезть за свой столик вместе с большой плюшевой обезьянкой Чичи. Вдвоём ну никак не втиснуться. А тут ещё и мухи отвлекают:

— Мне не посадиться. Я не влезю. Помогите мне сесть. Скорее… Брысь, муха!

На картинке два кенгуру:

— Кенгуры!

2 года 11 месяцев

В октябре к нам приехал на пару недель гость из Москвы — дядя Петя. Дни тревожные и хлопотные для нас — сошёл с ума крёстный отец Лёши и близкий друг нашей семьи — дядя Саша. В связи с перестройкой психушки опустели — больных там можно держать теперь, только если они сами согласны на госпитализацию. На улицах нередко встречаются люди, ведущие себя, мягко говоря, странно. Дядя Саша — теперь один из них. В больницу он не хочет, так как не понимает, что болен. А лечить его надо, иначе пропадёт…

9 октября 1991

На людях Лёша часто застенчив и молчалив, но всегда улыбчив и приветлив. Как-то встретился нам на улице муж тёти Коси, и она рассказывала нам, что он пришёл домой и восторженно отозвался о Лёше — дескать, в первый раз вижу ребёнка, который идёт «с улыбкой навстречу». А это именно так. Лёша умеет радоваться всему и всем. От застенчивости он иногда начинает басить не своим голосом. Но в играх стремится быть лидером, особенно рядом с соседкой Людочкой. Может, пойти и повести её за руку мыться, так как у Люды грязные руки. Сам, по правде, умываться не очень любит. Может подвести её ко мне и уверенно-деловитым тоном сообщить:

— Мы пойдём к Люсе. Нам надо.

— Что надо?

— Мы будем играть.

Представления о реальности порой поэтичны и наивны. Позавчера вдосталь накатался на каруселях в Таврическом саду. Дома сообщил папе, что катался на парашюте. Папа не понял, а мама сообразила — парашютом Лёша назвал купол над каруселью.

В тот же день лицезрел следы реактивных самолётов в небе. Вечером увидел на небе звёзды и спрашивает:

— Это от полосок осталось? (от следов самолёта)

Тогда же зашли к тёте Наде и мальчику Саше, который на год старше Лёши. Сашулька дал Лёше поиграть в бумажные деньги: «20 коп.», «10 коп.» и т. д. Когда стали уходить, вцепился в одну из 20-копеечных «монет».

— Лёша, надо отдать Сашульке.

Тоном, полным изумления, как, мол, мама не понимает, что предлагает:

— Мама, но ведь это тридцать рублей!

В тот же день очень уставший — ходим по-прежнему по несколько километров пешком, безо всяких скидок на возраст — возвращаемся домой и уже у Эрмитажа Лёшка засыпает на ходу. Ноги еле передвигаются, а голова свесилась набок и глаза закрыты. Так и вырубился, продолжая переступать ногами. Пришлось остаток дороги нести на руках, а весит Лёша уже немало. Дома же, через десять минут после прихода, сна уже ни в одном глазу!