Он негромко рассмеялся и скрестил руки на груди, отчего его мышцы стали еще рельефнее бугриться под узкими рукавами камзола.
— Пусть так, но это не значит, что во власти горя я сам никогда не делал такого, о чем потом жалел.
— Такая откровенность делает вам честь, сэр. Выходит, все мы не безгрешны. — Она вдруг обнаружила, что уперла руки в бока, словно рассерженная жена, и поспешила их опустить, сцепив пальцы и постаравшись успокоиться. — Но почему-то я сомневаюсь, что езда верхом служит вам спасением, поскольку вы делаете это так часто.
Его лицо вдруг преобразилось, став преступно привлекательным: губы изогнулись в улыбке, блестящие глаза преисполнились чисто мужской радости.
— Ну, езда тоже бывает разная. Бывает такая, которая мужчине в удовольствие. Честно скажу, долгая и горячая езда мне нравится. И чем чаще, тем лучше.
Он намекает на постельные утехи! Его глаза при этом озорно горели, губы насмешливо улыбались.
У нее запылали щеки и рот открылся от изумления. Она закрыла его с такой поспешностью, что зубы щелкнули, однако ей пришлось бороться с желанием посмотреть в сторону кровати. У нее вдруг возникло острое желание узнать, как в ней будет выглядеть этот шотландец.
«Как будет ощущаться прикосновение его губ к моим»…
— Вы не имеете права судить мои поступки, сэр.
— Ты хочешь сказать, что мне не следует высказывать свое мнение, поскольку я и сам не безупречен?
Он пересек комнату, сократив разделявшее их расстояние, и его движения ее заворожили. Он с каждым шагом казался все более высоким и внушительным, но она застыла на месте, потеряв способность двигаться. Оказавшись так близко от нее, он вынужден был наклонять голову, чтобы по-прежнему смотреть ей в глаза.
— Милая, а ты разве сейчас не судишь мои пристрастия в езде?
К Джемме вернулась способность двигаться, и она судорожно сжала пальцами юбку.
— Не стала бы, если бы вы не были настолько неотесанны, что заговорили о подобном. Могу вас в этом уверить, сэр.
— Можешь меня уверить? Да неужели?
Он стремительно поймал ее руку. Его сильные пальцы обвились вокруг ее запястья, и он повернул ее кисть ладонью вверх, открыв нежную кожу.
— Отпустите меня и уходите. Нам не следует оставаться здесь одним.
— Еще не время. Мне сдается, что нам давно пора посмотреть друг на друга не издалека, а с более близкого расстояния.
У нее перехватило дыхание, а рот снова изумленно открылся.
— Вы… вы ведете себя возмутительно. Отпустите меня немедленно, слышите?
— Вот, милая, и это снова возвращает меня к тому, что я должен напомнить тебе, как неосмотрительно было выезжать из дома на закате.
Он чуть сжал пальцы у нее на запястье — только чтобы она на мгновение почувствовала боль. Стоило ее глазам расшириться от боли, он тут же ослабил хватку, хоть и не отпустил ее руки. То, как он читал по ее лицу ее чувства, странно сближало их. При этой мысли у нее на лице отразилось смятение.
— Вот видишь, выйдя из-под покровительства и защиты брата, ты должна сама справляться с тем, что с тобой происходит. Правила этикета и воспитания часто рассыпаются, если ты первая о них забываешь.
— Значит, я сама буду виновата в том, что вы пожелаете со мной делать?
Она потянула руку, но это было напрасными усилиями: он продолжал надежно ее держать.
— Да, милая.
Голос у него был глубоким и красивым, так что сердце ее снова забилось быстрее! В его взгляде ощущался тот же огонь, который она пыталась погасить в себе. Он пылал там, дразня и притягивая ее. Однако было и еще нечто, что она заметила в нем — и отличало его от того рыцаря-англичанина. Англичанин совершенно не пытался соразмерять свои силы.
«Доверься мне», — вспомнились Джемме его слова, и она вдруг поняла, что действительно ему доверяет.
— Вы же не варвар!
Ее слова явно подействовали на него. Она заметила, как в его взгляде отразилась гордость, словно ему было приятно сознавать, что она действительно в него верит. Однако одновременно на его губах возникла чувственная улыбка, заставившая ее задрожать. В его взгляде вместе с тем таилось обещание, говорившее ей, что он не из тех людей, кому можно разговорами помешать добиться того, чего он желает. Он не причинит ей боли — но это не значит, что он не станет давать воли своим желаниям.
— Если бы я действительно был тем варваром, которым ты меня считаешь, милая, я бы не стал соразмерять мою хватку.
— Надеюсь.
Джемма подозрительно сощурилась. Этот человек ее дразнит! Ну что ж, не только он умеет досадить другим. Подняв ногу, она занесла ее над пальцами его ноги и изо всех сил опустила на них ступню.
Она почувствовала, как его кожаный сапог смялся от ее удара, но он только коротко рассмеялся и умело завернул ее руку ей за спину, крепко прижав к себе.
— Негодяй!
Джемма бросила оскорбление прямо ему в лицо, желая, чтобы он его услышал. Гордон обжег ее взглядом.
— Ты — дикая кошка, так что разумный мужчина позаботится о том, чтобы обезопасить себя от твоих когтей, если окажется достаточно близко.
У нее больно сжалось горло, так что она даже испугалась, что не сможет дышать. Все ее тело было прижато к нему, и ей удалось только отклонить свои плечи, до боли выгнув спину. Ее мышцы дрожали от напряжения, но Гордон не собирался над ней сжалиться. Он продолжал прижимать ее к себе.
— Это совершенно непристойно!
Его губы снова приподнялись в улыбке.
— Да, милая. Но мне это довольно приятно.
Она уперлась ладонью ему в грудь.
— Ну, еще бы! Вы же любите езду, как изволили мне бесстыдно сообщить. Ну, а я не питаю такой склонности к утехам плоти, сэр, так что немедленно меня отпустите!
«Пока я не сошла с ума от желания перестать сопротивляться и не позволила вам показать мне, что чувствуешь в объятиях мужчины».
— Ты в этом уверена, милая? — Его низкий голос стал чуть хриплым, завораживающе притягательным. — Или дело в том, что просто ты еще не знала мужчины, который бы отправился за тобой и проверил, нравятся ли тебе его поцелуи?
Она заглянула ему в лицо — и ахнула, когда он наклонился, запечатлев поцелуй на ее полураскрытых от удивления губах.
Это длилось всего мгновение — и потом она поспешно отвернулась. Однако он не пожелал ее отпустить. Разжав руку, он обхватил ее лицо обеими ладонями и остановил, чтобы поцеловать уже крепче. Его губы прижались к ее губам, жаркие и нежные, — и она услышала, как из ее груди вырвался сдавленный стон. Она ничего не могла с собой поделать, не могла справиться с теми чувствами, которые переполняли ее. Они бурлили, словно котел, оказавшийся на слишком сильном пламени. Только убрав посуду с огня, можно было помешать содержимому хлынуть через край — а Гордон ее все не отпускал.