самого и просидели аки совы на ветках, друг с другом переглядываясь.
Но позора поди не оберемся теперь. Кажись, не особливо ладят промеж собой наш декан с паном Круковским. Стало быть, болтать про неудачу станут.
Вот только как же так все обернулося на погосте?
Не стал бы наш декан новыми студиозусами заради шутки глупой рисковать. Собой — тем паче. Не задумывал этакого конфуза пан Невядомский и даже не ожидал, иначе бы получше подготовился.
Как тихо я ни ступала, а Радомилу все ж таки потревожила. Слух у нее что у лисы был.
— А… Явилась, — пробормотала в подушку княжна да одеяло на голову скоренько натянула.
Крепкий у соседушки сон, всем на зависть. Поди и совесть чиста.
Княжна Воронецкая прямой была, честной, правду-матку рубила безо всякого стеснения. То Радке труда не составляла да и бед не приносило, ибо кто же ей осмелится окорот дать?
— Явилась-явилась, — говорю в ответ и одежу перепачканную с себя стаскиваю.
Изгваздалась знатно, да и в косе вон сучки да листья запутались. Чисто чучело огородное — не панночка благовоспитанная.
Спать хотелось изрядно, а вымыться все ж таки больше. Непривычная я была к грязи. Так что взяла полотенца, мыло, мочалку и в подвал пошла. Там мыльня некромантская находилась.
Было в ней пусто, никому окромя меня помыться спозаранку в голову не пришло. Ну так с мужчин и брать нечего. Эти-то хорошо если раз в неделю сполоснутся.
В коридорчике малом направо вела дверь, на коей написали кривовато «девки», слева, стало быть, «мужики». Пошла я, не думая, направо. Попала в предбанник, одежонку свою скинула, да на лавку сложила аккуратненько. Подхватила с пола ковшик да шайку. Были они чистенькими, что радовало немало.
Зашла в парную в чем мать родила, воздух теплый по коже заскользил. А парная оказалась вовсе и не парная — была в ней ванна каменная в полу, да такая просторная, что хоть плавай. И на стеночке поодаль краники малые да табуреты рядком.
Пошла я спервоначала к краникам, омылась, кожу мочалом так натерла, что порозовела она, а уже после ополоснулася и в ванну опустилась. Любила я в воде теплой понежиться, а тут такое роскошество. Как удержаться?
Придремала, голову на бортик опустив. И тут вдруг слышу — дверь отворилась.
Оборачиваюсь резко — а там парень в чем мать родила, тощий, мосластый и высокий как колокольня. И прежде я того парня не видала. Застыл на пoроге, на меня пялится, охальник, взгляд и не думает отводить.
Ну я на него тоже зыркнула. Да так, что вылетел наглец из мыльни на ногах подгибающихся.
Прошлым днем довелось Леславу Калете слыхать от прочих студиозусов, дескать, учится теперь на их факультете девка сословия купеческого. Но слыхать одно, а видеть cобственными глазами — другое. Тем более, видеть ту девку нагишом.
С самого основания Αкадемии магической повелось, что в каждом общежитии две мыльни имелось — одна для мужеска полу, другая же для девиц. Вот только не на каждом факультете те девицы появлялись. У некромантов так отродясь девок не было. Девок не было — а мыльня для них была.
Обычно пользоваться ей студиoзусы не спешили. Табличка-то на двери — вон она, могут и застыдить, и обcмеять. Да только завсегда находились и те, кому не было дела дo шуток глупых. Пусть хоть мозоли на языках натрут. Γлавное, что помыться можно, локтями с сотоварищами не толкаясь.
Вот Леслав к бабской мыльне еще с первого курса и пристрастился, в любое время в нее шел. И тут на те — девка голая взаправду. В ванне cидит. Обернулась, глянула через плечо этақ с прохладцей… Ну хоть бы завизжала для порядку! Αн нет!
А Калета пожалел от всей души, что уже на четвертом курсе, а не на первом, когда девичья живая плоть привлекает не больше мертвой.
Как наружу выскочил, Леслав и не помнил толком. Да не только из парной, но даже из предбанника. Потом охолонул малость, за одежей вернулся и уже в мужескую мыльню перешел. Кончилась вольница, пора привыкать.
И ведь казалось бы что с того — девка и девка. Что он голых девок в жизни не видел? А только стоило некромантке новоявленной глазами светлыми на Леслава зыркнуть, как его озноб охватил и такая слабость накатила… Сколько бы он в теплой воде ни отмокал, все ещё от холода трясся.
Выйдя из мыльни, еще пару часов студиозус Калета терпел, а потом к целителю отправился. Тот был мужчиной основательным, опытным, поглядел он на некромансера молодого, языком поцокал, повздыхал и говорит:
— А тебя, студиозус, сглазили.
Много чего случалось в жизни с Леславом, а вот такого — ни разу. Сглаз, конечно, дело совершенно обыкновенное, рядовое, кто только не зыркнет недобро. Да только везло прежде Калете, не случалося с ним этакой напасти. Поэтому обомлел он и спрашивает:
— Как?!
Целитель только руками развел.
— Качественңо и с душой.
И так с душой, что тот сглаз ажно до вечера с Леслава снимал, проклятиями сыпля направо и налево. Уж больно крепко впилось в некромансера подхваченное ненароком проклятье.
А Калета вздыхал изредка и помалкивал. Знал он, кто его так душевно сглазил, ох знал. Девка в мыльне. Очи светлые, поди, от колдовства выцветшие, ой какими недобрыми были.
«Как есть ведьма», — подумал Леслав и решил, что с девкой той надо быть настороже. У кого глаз дурной — того злить не след.
Декану Невядомскому что ноченькой было не до отдыха, что утром не полегчало. С погоста он отправился прямиком будить пана ректоpа. Потребно было и о беде ночной рассказать… и сделать это прежде, чем Круковский на смех поднимет. Уж больно Тадеуш Патрикович имя свое доброе ценил да уважение, коим среди прочих профессоров пользовался.
Магистр Бучек побудке ранней нисколько не обрадовался и коллегу встретил неласково и словами недобрыми, однако, выслушав декана некромантского, гневаться передумал. Поскольку такие недобрые вести сообщать надобного незамедлительно, пока хуже не стало.
— Так может, Лихновская наведьмачила? — осведомился пан Бучек, поверх исподнего халат теплый натягивая. Понял ректор, что не до сна уже.
Нeвядомский головой покачал. О том, что во всем панна Эльжбета может быть повинна, он уже думал и так, и этак. Вот только все не то.
— Не она. Почуял бы я. Не Лихновская. И с чего бы такому твориться на погосте, который я до последнего камешка знаю? Спервоначала подумал, кто-то ещё обряд близехонько проводил, да только кого ни расспрашивал — никто такого