Читать интересную книгу Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью - Александр Иванов

Все считали, что вокруг Маяковского не должно было быть ни Лили Юрьевны, ни Брика и что они фактически подтолкнули его на тот шаг. Но, тем не менее, он сам с ними был, хотя и мог избежать этого.

Человек, который боится одиночества, все равно боится и свой круг разорвать, хотя и отдает себе отчет в том, что именно этот круг приближает его к каким-то очень драматичным вещам.

Как-то, еще тогда, я очень долго об Олеге думал, потому что он был, конечно, уникальным человеком. Но я тогда и не предполагал, какие масштабы это примет. Да плюс его такая ранняя смерть.

Вообще, именно он открыл эту страницу ранних смертей. Хотя первым умер Леша Эйбоженко в Малом театре, за два месяца до Олега. Мне кажется, Олег с Лешей был дружен. Во всяком случае, как мне рассказывала моя сокурсница и жена Эйбоженко Наташа Кенигсон, Олега просили в какие-то Лешины роли войти, и он вводился…

Ну а то, что Даль вернулся в Малый театр перед смертью, мне вообще кажется очень символичным. И шаг этот его был правильный. Это никакое не возвращение в alma mater! Ничем подобным Малый театр ему не был. С другой стороны – это театр буквально с такими толстыми стенами, которые его спасли бы от любых бурь. Не случайно же Ильинский, Царев и многие другие после Мейерхольда вернулись в такой ортодоксальный «мертвый» театр и потом прожили в нем большую жизнь. В этом смысле поступок Даля был очень резонным. И тот же Хейфец, которого фактически выжили из нашего Театра Советской Армии военные люди, был принят Малым театром. И спасен им. И сегодняшний Малый театр, при том, что на сегодня оттуда ушли старые мастера, что-то свое сохраняет. В отличие от МХАТа с его дележками. И хотя в Малом и не открывают двери для сегодняшнего «освежающего дыхания ветра», у меня такое ощущение, что это их спасает. Во всяком случае, другого театра в 1980 году в связи с Олегом Далем я не представляю. Подумать лишь, что он пришел бы, скажем, на Таганку – полное сумасшествие, хотя финал тоже был бы драматическим. Думаю, что у Олега просто истощился запас сопротивляемости, и прежде всего потому, что он был человеком с какими-то своими внутренними сомнениями… Факт остается фактом: в Киеве Олега не успели спасти, и все себя вели поэтому очень подло.

Но тут уж ничего не поделаешь… Если внутренние запасы исчерпываются, то это – конец. Человек уже не может бороться. Мне, например, во многих ситуациях нужна рука близкого человека, которая тебя поддержит. Но в такой большой беде, в какой оказался Олег, человек спасает себя сам. А у меня впечатление, что в последние пять лет жизни в Олеге вообще уживались три абсолютно разных человека. Хотя мое мнение субъективно – виделись мы нечасто – он не любил этой актерской тусни и никогда, например, не бывал в Доме актера. А поскольку я не киношный человек, то на премьерах в Доме кино бывал, только когда приглашали снимающиеся приятели.

Еще у нас с Олегом было забавное заочное пересечение по линии общества «Знание». Приезжаю с концертами в Курский областной театр драмы им. А. В. Луначарского. Это было в октябре 1975 года. И перепуганный встречающий от «Знания» меня спрашивает:

– Надеюсь, вы не будете говорить со сцены так, как недавно у нас выступал Олег Иванович Даль?

– А что такое он говорил?

– А он совершенно не заботился о своем реноме актера. Не рассказал таких вещей, которые интересно знать людям. Он выходил к зрителям таков, каков есть: «Ну, спрашивайте – я отвечу…» А если не спрашивали, он поворачивался и уходил со сцены. Или начинал говорить такую заумь, которая в Курске не интересна. Баек, даже киношных, никаких не порассказывал…

То есть у них было такое впечатление, что он неуважителен по отношению к залу, к той публике, которая пришла на встречу в ним. А я приехал ровно через месяц после Олега. Решил еще поразузнать, как и что. Вечером, перед выступлением, спрашиваю администратора:

– А кто у вас тут еще из актеров был?

– Да, вот, Даль был.

– Ну и как?

– Странный очень человек.

– Что-о?

– Да он, вот, выходит и начинает абсолютно на китайском языке говорить, а им же хочется совершенно другого…

И тут, я считаю, со стороны Олега это было неправильно. Он же умный человек, и должен это понимать! Да, ты едешь зарабатывать деньги от общества «Знание». Но: или ты это принимаешь и говоришь с рабочим классом. Или ты встречаешься только в Дубне или Академгородке, где можно говорить о проблемах Беккета и Ионеско. Безусловно, в кинотеатре не стоит рассказывать, что твоя первая жена была Дорошина, но человек, который снимается очень много и в разных ролях, должен говорить со своими зрителями на доступном им языке.

Да еще при том, что твое выступление, по сути, второе отделение к концертной версии «Сорок первого» Бориса Лавренева!

Тогда одновременно появились эти спектакли, они назывались «Поющие пески». Впервые их сыграли в Театре Моссовета Гена Бортников и более-менее молодая Ия Савина. Потом стал играть в литературном варианте Вася Лановой. Это была очень соблазнительная для выездных выступлений вещь: два актера, одно отделение в концерте… Такой укороченный вариант спектакля. Не знаю, что с Олегом произошло в Курске, но – не заладилось. Может, он был тогда в своей плохой форме…

Олег Даль – редкое явление в российской культуре – это бесспорно. Иначе это не вызывало бы такого огромного интереса спустя столько лет, как его нет. В каждом из нас, актеров, в большей или меньшей степени идет внутренняя душевная работа. И Олег, в силу своего Таланта (может быть, он этого и не хотел специально!), делал 700-местный зрительный зал свидетелем и соучастником этого чуда – на каждом спектакле. А это – главное чудо театра, если оно есть. Но люди ведь любопытны не только к деталям личной жизни. Тем более – придуманная трактовка, отработанная технология – это все можно сделать, осуществить. А Даль ведь это, по всему, делал не специально – он иначе не мог! Природа его души предполагала только такой вариант.

Потом, у него ментальность была совершенно фантастическая. Особенно в кино. В «Утиной охоте» – это боль, с которой непонятно, как человек живет. То, что эти люди уходят рано, – это совершенно естественно, потому что с такой болью и внутренним страданием нельзя долго жить: в конце концов, организм не выдерживает. Это очень редкое явление, и в этом финале нет ничьей вины. Просто так сошлись звезды. Родители, создавшие вот этого человека, который взял на себя всю эту боль и смог ее выразить, понимая про себя, как мне кажется, абсолютно все. Да, сгубил себя. Но он по-другому жить не мог.

Артисты так вообще редко живут. Это – удел поэтов и художников. Это их категории и настроение. Потому что артисты все-таки – лицедеи. И наше искусство – публичное. Хотя Олег немного рисовал и писал – для себя. Вроде бы все соединяется, но у артистов это бывает редко. Художник и поэт творят наедине с собой, а мы – и это все-таки в природе нашей – мы хотим нравиться!

А у меня такое впечатление, что Олегу, в общем-то, было это все равно, его это не интересовало. И по-другому он не мог. Это уже данность такая. Зал был ему не так важен. И поэтому все, что с ним в жизни приключилось, носило сугубо закономерный характер.

Москва, 28 января 1994 г.

Лариса Виккел

Светлоглазая добрая злость

С Олегом мы встретились, когда были очень-очень молодыми. Смотришь на его фотографию 1962 года – совсем мальчик! А ведь я была помладше него, у нас разница – год.

Он – из театрального училища. Я – из ВГИКа. И хотя каждый любил свое, ВГИК тогда котировался выше, чем другие актерские школы. И не потому, что это действительно было лучше. Просто считалось, что у нас лучше выход в кинопроизводство, чем у ребят из театрального. А в кино мечтали сниматься все – и без кокетства.

Путь моего попадания в съемочную группу фильма «Человек, который сомневается» был очень простой. Мою маму должна была играть Люба Соколова. И она сказала:

– Есть только одна девочка, которая точно сможет… Мы с ней уже работали: она – дочка, я – мама. И она железно должна здесь быть. Это Лариса Виккел. И больше – никто…

Таким образом я в эту работу и пришла.

Но Любочка – человек своеобразный, с режиссером она потом быстро «разошлась во мнениях» и ушла со съемок. А я осталась. Маму же мою играла Нина Меньшикова.

Начались съемки и наша работа с Олегом. Подошла к нему в первый раз, в лицо посмотрела: глаза – абсолютно светлые! И человек – такой светлый-светлый!..

Прежде я не знала о его люблинском дворовом детстве – а это, безусловно, глубокий отпечаток на жизни такого человека. Но иногда он при мне бывал в таком настроении – ну, очень злой! Я говорила:

– Олег, ну зачем ты?.. Ты на себя посмотри!.. Ты тонкий, стройный и с такими… глазами!.. И ты – злой? Ты же до-о-брый!..

– Нет! И не делай из меня «доброго»!! Я – злой!!!