Читать интересную книгу Стихотворения (1884 г.) - Владимир Бенедиктов

Ребенку

Дитя! Твой милый, детский лепетИ сладость взгляда твоегоМеня кидают в жар и трепет –Я сам не знаю – отчего.Зачем, порывом нежной ласкиК земному ангелу влеком,Твои заплаканные глазкиЦелую жадно я тайком?Не знаю… Так ли? – Нет, я знаю:Сквозь ласку грешную моюПорой, мне кажется, ласкаюВ тебе я маменьку твою;Я, наклонясь к малютке дочке,Хочу схватить меж слезных струйНа этой пухлой детской щечкеДругой тут бывший поцелуй,Еще, быть может, неостылый…То поцелуй святой любвиТой жизнедательницы милой,Чья кровь, чья жизнь – в твоей крови;И вот, как божия росинкаНа листьях бледных и сухих,Твоя невинная слезинкаОсталась на губах моих.Дитя! Прости мне святотатство!Прости мне это воровство!Чужое краду я богатство,Чужое граблю торжество.

Между 1850 и 1856

Благодарю

Благодарю. Когда ты так отрадноО чем-нибудь заводишь речь свою,В твои слова я вслушиваюсь жадноИ те слова бездонным сердцем пью.Слова, что ты так мило произносишь,Я, в стих вложив, полмира покорю,А ты мне их порою даром бросишь.Благодарю! Благодарю!

Поешь ли ты – при этих звуках млея,Забудусь я в раздумье на часок;Мне соловья заморского милееМалиновки домашней голосок, –И каждый звук ценю я, как находку,За каждый тон молитву я творю,За каждую серебряную ноткуБлагодарю – благодарю.

Под тишиной очей твоих лазурныхПорой хочу я сердцем отдохнуть,Забыть о днях мучительных и бурных…Но как бы мне себя не обмануть?Моя душа к тебе безумно рвется, –И если я себя не усмирю,То тут уж мне едва ль сказать придется«Благодарю, благодарю».

Но если б я твоим увлекся взоромИ поздний жар еще во мне возник,Ты на меня взгляни тогда с укором –И я уймусь, опомнюсь в тот же миг,И преклонюсь я к твоему подножью,Как старый грех, подползший к алтарю,И на меня сведешь ты милость божью.Благодарю! Благодарю!

Между 1850 и 1856

Просьба

Ах, видит бог, как я тебя люблю,Ты ж каждый раз меня помучить рада,Пожалуйста – не мучь меня, молю,Пожалуйста – не мучь меня, – не надо!

Прими подчас и пошлый мой привет,Избитое, изношенное слово!Не хорошо? – Что ж делать? – Лучше нет.Старо? – Увы! Что ж в этом мире ново?

И сам я стар, и полон стариной,А всё теснюсь в сердечные страдальцы…Пожалуйста – не смейся надо мной!На глупости смотри мои сквозь пальцы!

Молчу ли я? – Махни рукою: пусть!Дай мне молчать и от меня не требуйМоих стихов читанья наизусть, –Забыл – клянусь Юпитером и Гебой!

Всё, всё забыл в присутствии твоем.Лишь на тебя я жадный взгляд мой брошу –Всё вмиг забыл, – и как я рад притом,Что с памяти свалил я эту ношу,

Весь этот груз! Мне стало так легко.Я в тот же миг юнею, обновляюсь…А всё еще осталось далекоДо юности… Зато я и смиряюсь.

Мои мечты… Я так умерен в них!Мне подари вниманья лишь немножко,Да пусть ко мне от щедрых ласк твоихПерепадет крупица, капля, крошка!

Я и не жду взаимности огня,Я в замыслах не так высокопарен!Терпи меня, переноси меня, –Бог знает как и то я благодарен!

Между 1850 и 1856

Раздумье

Когда читаю я с улыбкой старикаНаписанное мной в то время золотое,Когда я молод был, – и строгая рукаГотова изменить и вычеркнуть иное, –Себя остановив, вдруг спрашиваю я:Черты те исправлять имею ли я право?Порой мне кажется, что это не мояТеперь уж собственность, и, «мудрствуя лукаво»,Не должен истреблять я юного грехаВ размахе удалом залетного стиха,И над его огнем и рифмой сладострастнойНе должен допускать управы самовластной.Порой с сомнением глядишь со всех сторонИ ищешь автора, – да это, полно, я ли?Нет! Это он писал. Пусть и ответит онИз прошлых тех времен, из той туманной дали!Чужого ли коснусь я дерзкою рукой?Нет! Даже думаю в невольном содроганье:Зачем под давнею, забытою строкойПодписываю я свое именованье?

Между 1850 и 1856

Чесменские трофеи

Был то век Екатерины,В море наши исполиныДали вновь урок чалме,Налетев на сопостата,Нашей матушки ребятаОтличились при Чесме.

Наш орел изринул пламя –И поникло турков знамя,Затрещала их луна,Флот их взорван – и во влагуБрошен в снедь архипелагу,Возмущенному до дна.

Пронеслась лишь весть победы

Взликовали наши деды,В гуд пошли колокола,Пушки гаркнули в столице:Слава матушке царице!Храбрым детушкам хвала!

Се добыча их отваги, –Кораблей турецких флагиВ крепость вносятся – ура! –И, усвоенные кровно,Посвящаются любовноВечной памяти Петра.

Там – Невы в широкой рамеЕсть гробница в божьем храмеПод короной золотой.Над заветной той гробницейС римской цифрой – I (единицей)Русский выведен – П (покой),

Там – кузнец своей державы,Дивный плотник русской славы,Что, учась весь век, учил,С топором, с дубинкой, с ломом,С молотком, с огнем и громом,Сном глубоким опочил.

По царицыну веленьюТе трофеи стали сеньюНад гробницею того,Чья вся жизнь была работа,Кто отцом, творцом был флота.Возбудителем всего.

И гробница под навесом –Под густым знаменным лесом –

Говорила за него…Всюду честь воздать хотелаПродолжительница делаНачинателю его.

Не умрут дела благие!Там соборне литургияСовершается над ним,Там – сановные все лицаИ сама императрицаС золотым двором своим.

И средь общего вниманьяДля духовного вещаньяВышел пастырь на амвон, –То был он – медоречивыйСлавный пахарь божьей нивы,Словосеятель – Платон, –

Тот, что посох брал, и, стояПеред паствой, без налоя,Слух и сердце увлекал,И при страшносудных спросах,Поднимая грозно посох,Им об землю ударял.

Вот он вышел бросить словоПри ниспосланных нам сноваЗнаках божьих благостыньИ изрек сначала строгоИмя троичное богаС утвердительным «аминь».

И безмолвье воцарилось…Ждали все – молчанье длилось.Мнилось – пастырь онемел.Шепот в слушателях бродит:«Знать, он слова не находит,Дар глагола отлетел».

Ждут… и вдруг, к турецким стягамОбратясь, широким шагомОн с амвонного ковраУстремился на гробницуИ простер свою десницуНад останками Петра.

Все невольно содрогнулись,И тайком переглянулись,И поникшие стоят…Сквозь разлитый в сфере храмаДым дрожащий фимиама.Стены, виделось, дрожат.

И, простертою десницейДвигнут, вскользь над той гробницей,Строй знамен, как ряд теней,Что вокруг шатром сомкнулся,Зашатался, всколыхнулсяИ развеялся над ней.

И над чествуемым прахомРизы пасторской размахомВсколебалось пламя свеч;Сень, казалось, гробоваяПотряслась, и громоваяИзлилась Платона речь.

И прогрянул глас витии:«Петр! Восстань! И виждь РоссииСилу, доблесть, славу, честь!Се трофеи новой брани!Морелюбец наш! ВосстаниИ услышь благую весть!»

И меж тем как слов гремящихМощь разила предстоящих,Произнес из них одинРобким шепотом, с запинкой:«Что он кличет? – Ведь с дубинкойВстанет грозный исполин!»

Между 1850 и 1856

Послание о визитах

К М. Ф. Штакеншнеидер

Вы правы. Рад я был сердечноОт вас услышанным словам:Визиты – варварство, конечно!Итак – не еду нынче к вамИ, кстати, одержу победуНад предрассудком: ни к комуВ сей светлый праздник не поедуИ сам визитов не приму;Святого дня не поковеркав,Схожу я утром только в церковь,Смиренно богу помолюсь,Потом, с почтеньем к генеральству,Как должно, съезжу по начальствуИ крепко дома затворюсь.

Обычай истинно безумный!Китайских нравов образец!День целый по столице шумнойТаскайся из конца в конец!Составив список презатейныйСвоим визитам, всюду будь –На Острову и на Литейной,Изволь в Коломну заглянуть.И на Песках – и там быть надо,Будь у Таврического сада,На Петербургской стороне,Будь моря Финского на дне,В пределах рая, в безднах ада,На всех планетах, на луне!

Блажен, коль слышишь: «Нету дома»«Не принимают». – Как огня,Как страшной молнии и громаБоишься длинного приема:Изочтены минуты дня –Нельзя терять их; полторастаЕще осталось разных мест,Где надо быть, тогда как частоНесносно длинен переезд.Рад просто никого не видетьИ всех проклясть до одного,

Лишь только б в праздник никогоСвоим забвеньем не обидеть, –Лишь только б кинуть в каждый домБилетец с загнутым углом,Не видеть лиц – сих адских пугал…Что лица? – Дело тут не в том,А вот в чем: карточка и угол!Лишь только б карточку швырнуть,Ее где следует удвоить,И тут загнуть, и там загнуть,И совесть, совесть успокоить!Ярлык свой бросил, хлоп дверьми:Вот – на! – и черт тебя возьми!

Порою ветер, дождь и слякоть,А тут визиты предстоят;Бедняк и празднику не рад –Чего? Приходится хоть плакать.Вот он выходит на крыльцо,Зовет возниц, в карманах шарит…Лицом хоть в грязь он не ударит,Да грязь-то бьет ему в лицо.Дорога – ад, чернее ваксы;Извозчик за угол скорейНа кляче тощенькой своейСвернул – от столь же тощей таксы,Прочтенной им в чертах лица,К нему ревущего с крыльца.

Забрызган с первого же шага,Пешком пускается бедняга,И очень рад уже потом,Когда с товарищем он в пареХоть как-нибудь, тычком, бочком,На тряской держится «гитаре»:Так называют инструментХоть звучный, но не музыкальный,Который в жизни сей печальнойСтаринный получил патентНа громкий чин и титул «дрожек»,И поглядишь – дрожит как лист,Воссев на этот острый ножик,Поэт убогий иль артист.Я сам… Но, сколь нам ни привычно,Всё ж трогать личность – неприличноСвою тем более… ИменНе нужно здесь; итак – NN,Визитных карточек навьюченКолодой целою, плыветИ, тяжким странствием измучен,К дверям по лестнице ползет,Стучится с робостью плебейскойИли торжественно звонит.Дверь отперлась; привет лакейскойКак раз в ушах его гремит:«Имеем честь, дескать, поздравитьВас, сударь, с праздником»; молчитПришлец иль глухо «м-м» мычит,Да карточку спешит оставитьИль расписаться, а рукаЛакея, вслед за тем приветом,И как-то тянется слегка,0 И, шевелясь исподтишка,Престранно действует при этом,Как будто ловит что-нибудьПерстами в области воздушной,А гость тупой и равнодушныйРад поскорее ускользнуть,Чтоб продолжить свой трудный путь;Он защитит, покуда в силах,От наступательных невзгодКармана узкого проход,1 Как Леонид при Фермопилах.О, мой герой! Вперед! Вперед!Вкруг света, вдаль по океануПлыви сквозь бурю, хлад и тьму,Подобно Куку, МагеллануИли Колумбу самому,И в этой сфере безграничнойДля географии столичнойТрудись! – Ты можешь под шумокОткрыть среди таких прогулокИль неизвестный закоулок,Иль безымянный островок;Полузнакомого припомня,Что там у Покрова живет,Узнать, что самая КоломняЕсть остров средь канавных вод, –Открыть полярных стран границы,Забраться в Индию столицы,Сто раз проехать вверх и внизЧерез Надежды Доброй мыс.Тут филолог для корнесловьяОтыщет новые условья,Найдет, что русский корень естьИ слову чуждому «визиты»,Успев стократно произнестьИзвозчику: «Да ну ж! вези ты!»Язык наш – ключ заморских слов:Восстань, возрадуйся, Шишков!Не так твои потомки глупы;В них руссицизм твоей души,Твои родные «мокроступы»И для визитов хороши.Зачем же всё в чужой кумирнеМолиться нам? – Шишков! Ты прав,Хотя – увы! – в твоей «ходырне»Звук русский несколько дырав.Тебя ль не чтить нам сердца вздохом,В проезд визитный бросив взглядИ зря, как, грозно бородат,Маркер трактирный с «шаропёхом»Стоит, склонясь на «шарокат»?Но – я отвлекся от предмета,И кончить, кажется, пора.А чем же кончится всё это?Да тем, что нынче со двораНе еду я, останусь дома.Пускай весь мир меня винит!Пусть всё, что родственно, знакомоИ близко мне, меня бранит!Я остаюсь. Прямым безумцемДовольно рыскал прежде я,Пускай считают вольнодумцемМеня почтенные друзья,А я под старость начинаюС благословенного «аминь»;Да только вот беда: я знаю –Чуть день настанет – динь, динь, диньМой колокольчик, – и покоюМне не дадут; один, другой,И тот, и тот, и нет отбою –Держись, Иван – служитель мой!Ну, он не впустит, предположим;И всё же буду я тревожимНесносным звоном целый день,Заняться делом как-то лень –И всё помеха! – С уголкамиИван обеими рукамиНачнет мне карточки сдавать,А там еще, а там опять.Как нескончаемая повесть,Всё это скучно; изорвешьВсе эти листики, а всё жВорчит визитная-то совесть,Ее не вдруг угомонишь:«Вот, вот тебе, а ты сидишь!»Неловко как-то, неспокойно.Уж разве так мне поступить,Как некто – муж весьма достойныйОн в праздник наглухо забитьПридумал дверь, и, в полной мереЧтоб обеспечить свой покой,Своею ж собственной рукойОн начертал и надпись к двери:«Такой-то-де, склонив чело,Визитщикам поклон приноситИ не звонить покорно просит –Уехал в Царское Село».И дома дал он пищу лени,Остался целый день в тиши, –И что ж? Потом вдруг слышит пени:«Вы обманули – хороши!Чрез вас мы время потеряли –Час битый ехали, да часВ Селе мы Царском вас искали,Тогда как не было там вас».Я тоже б надписал, да кстати ль?Прочтя ту надпись, как назло,Пожалуй, ведь иной приятельМахнет и в Царское Село!

Апрель 1856

«Увы! мечты высокопарной…»