Посмотреть, как оголодавшая толпа ввалится сюда, разбивая стекла, переворачивая маргаритки Ливингстона в горшках и швыряя на персидские ковры чаши с плавающими в них композициями из орхидей.
Земба заказал только дыню с датской ветчиной и содовую из банки, а Ожеховский — утку с трюфелями и овощной салат, Стефан — стейк из антилопы гну, Крицкий — какую-то странную жареную рыбу с африканскими овощами. Команда отрывалась за годы голодной диеты на польском телевидении, и Земба ничего не имел против. За полгода неожиданного богатства он успел увидеть столько идиотов, не умеющих использовать прекрасные условия, что почитал за честь обеспечить тех, кого ценил и кто этого заслуживал. Похожее чувство радости он испытывал, когда платил им по-королевски и неожиданно вдруг оказалось, что захоти он репортаж из ада, то команда у него будет. Просто будет, и все.
— Это Эварист Матабеле, — произнес Стефан по-английски. Земба поднял голову и посмотрел прямо в лицо, в проникновенные глаза худощавого негра интеллектуального вида, одетого в классический темный костюм и с бусинками, вплетенными в длинные волосы.
— Здравствуйте, садитесь с нами, — приветливо сказал Земба.
— Матабеле — шаман, — по-польски добавил Стефан.
— Современный шаман — три языка, официальный офис в Кашинде, компьютер и все такое.
— Компьютер не имеет отношения к жужу. У меня консалтинговая фирма. Магия — это серьезная вещь, а компьютер — игрушка, — вдруг произнес Матабеле по-польски. Все остолбенели.
— Я учился в Шецине, — добавил шаман и налил себе воды. Он переждал взрыв смеха, явно довольный произведенным эффектом.
— Ну ладно. Я этого не знал, — простонал Стефан и вытер слезы радости. — Главное, что этот… житель Щецина знает Центральную Африку как свои пять пальцев. Вот, и я, того, размышляю над тем, о чем ты говорил, и думаю, что у тебя есть свой проводник.
— Garcon, comme ca va! — радостно рявкнул Земба. — Виски!
Они протянули друг другу руки. Матабеле сжимал руку по-африкански, непонятным образом щелкая твоими пальцами, когда ладони разъединялись. Когда же пришел черед пожать руку Зембе, ладонь африканца дрогнула, словно между подушечками пальцев проскочила искра. Гримаса страха пробежала по его лицу и пропала, и все стало по-прежнему. Шаман сел и делал вид, что слушает Стефана, но не спускал с Зембы изучающий взгляд.
«Я выиграл, — подумал Земба однажды темной пустынной ночью спустя полгода. — Я выиграл! Я пнул-таки дьявола и спас свою жизнь. С некоторой помощью моих друзей. Оно того стоило, и мне наплевать, что сейчас я подыхаю».
С того места, где он сидел, на фоне горящего заката, ему были видны контуры «лендроверов», поблескивающие металлические крыши палаток; пламя газовой плиты голубым цветом рисовало лица сидящих вокруг людей.
В первом «лендровере» сел топливный насос. Он ехал сто сорок километров на буксире, и все было бы нормально, если бы не то обстоятельство, что в другом износился двигатель, а может, протерлась прокладка под головкой, или то и другое. Не важно. Они были прикованы к земле. Намертво! Где-то между оазисом Ситакве и Нватле, посередине гребаной Калахари. На завтра воды уже не хватит.
Ожеховский не сдавался никогда. Вот уже пять часов он колдовал над мотором, пытаясь переставить насос с одной машины на другую. Как выглядит насос, он вычислил методом дедукции. Он никогда в жизни не видел вблизи двигатель «лендровера». Ему не хватало инструментов. Он орудовал огромным ключом, сломанными плоскогубцами и перочинным ножом. Порезал руки и вымазался машинным маслом. Если им удастся выйти целыми из этой передряги, у него будет заражение. Африка.
Земба был спокоен. Такая смерть не рождает паники. Какая-то она прозаическая и далекая от внезапной. Подумаешь, машина сломалась! Когда-то у него была машина, которая раз в месяц требовала отделения интенсивной терапии, и он прекрасно знал это чувство бессильного бешенства по отношению к сопротивляемости материала. В первый момент они как-то и не поняли, что происходит. Калахари была всего лишь пятном на карте, грязно-желтым пятном с голубыми кружочками, подписанными Квай или Лекуру, обозначающими оазисы, дорога до которых измерялась часами. Говорили: «Двести километров. Вечером будем в Ситакве». А потом вдруг переход от беззаботного путешествия, в котором единственными проблемами были пыль, которая залепляла рот, и убийственная жара, расплавляющая кузов, до абсолютного обездвижения. Мотор закашлял, как астматик, раздался вздыбливающий нервы визг стартера, а потом обрушилась глухая тишина пустыни. Первые стервятники, которые сначала очерчивают круги на распаленном синевато-багровом небе, а потом наглым образом сидят вокруг машин, словно псевдоплакальщики. Внезапно расстояния сделались немыслимыми, вдруг сто километров стало расстоянием, которое невозможно преодолеть, особенно по трудной местности, особенно имея остатки воды, особенно в Калахари. Кто-то из группы, он даже не заметил кто, расплакался от злости, но Стефан на это спокойно сказал: «Не переводи воду». Никто не впадал в истерику и не ругался, Земба гордился ими. Разбили лагерь, собрали остатки воды, выкопали в песке и камнях ров в форме больших букв F и W. «F» по международному коду значило «нужна еда и вода», а «W» — «нужен механик». Вечером ров полили бензином и подожгли. Порезали на куски нейлоновые багажные сумки и накрыли ими рвы в песке, укрепив края и положив небольшой камушек в середину каждого, вниз положили пустые банки и фляжки. Когда взойдет солнце, внизу из воздуха скопится водяной пар, осядет на фольгу и начнет собираться в банки. Будет несколько глотков воды. В теории. Больше ничего нельзя было сделать. Оставалась надежда и молитва жужу.
Последняя не особенно укрепляла дух еще потому, что Матабеле вынул свой сотовый и печально показал уровень зарядки аккумулятора. Уже неделю не было возможности подзарядить батарею. Это все, что касается вуду.
Ожеховский трудился над насосом, подсвечивая себе миниатюрным фонариком, который держал в зубах, как сигару, разломавшиеся плоскогубцы скользили по прикипевшим болтам. Безнадега.
— Крис, перестань, уже темно, — сказал Крицкий. — Сегодня ничего у тебя не получится.
Стефан с тупым упрямством штудировал истрепавшуюся карту, будто хотел притянуть оазис взглядом, прижал ее массивным швейцарским ножом «Венгера» и вытащил компас. Стрелка летала по кругу. Стефан остолбенел и потряс компасом. Фонарик Ожеховского начал светить желтым светом, а потом погас.
— Что же это, блин, происходит?! — рявкнул Ожеховский. — Я же в Йоханнесбурге вставил новые батарейки!
Плитка начала пыхтеть, огонь в ней — мерцать.
Земба вставил самокрутку в пересохшие губы и щелкнул зажигалкой. Зажигалка «Зиппо» так проста, что практически никогда не подводит, перестает работать, когда заканчивается бензин, который смачивает спрятанный внутри клубочек хлопка, сгорит фитиль или сотрется камень. Ей не мешает ветер, песок и снег. Но она не работала! В