Было показано, что частная собственность — это инструмент присвоения одним лицом части труда многих лиц и получения в результате этого нетрудового дохода.
Уже средневековый философ Моисей-бен-Маймонид понимал, что если кто-то трудится, не имея собственности и дохода, то кто-то имеет доход и собственность, не трудясь. Незадолго до Маркса Прудон сказал, как отрезал: «Собственность — это кража». Но Маркс и Энгельс довели эту мысль до уровня строгой научной теории. Не отрицая того, что буржуазия сыграла в истории «чрезвычайно революционную роль», они писали, что производительные силы в своём развитии приобретают всё более обобществлённый характер, а производственные отношения остаются прежними, такими, когда все права имеет лишь индивидуальный собственник.
Конструктивно разрешить это противоречие может только коренное изменение политических основ общественного бытия.
«Капитал, — писали авторы «Манифеста…», — не личная, а общественная сила. Капитал — это коллективный продукт и может быть приведён в движение лишь совместной деятельностью многих членов общества, а в конечном счёте — только совместной деятельностью всех членов общества».
А далее делался вполне логичный вывод:
«Быть капиталистом — значит занимать в производстве не только чисто личное, но и общественное положение… Следовательно, если капитал будет превращён в коллективную, всем членам общества принадлежащую, собственность, то это не будет превращением личной собственности в общественную. Изменится лишь общественный характер собственности. Она потеряет классовый характер».
Всё верно! Если обувная фабрика, имеющая сотню рабочих и производящая сто тысяч пар обуви в год, принадлежит мистеру Твистеру, то рабочие-обувщики получают скромную зарплату, а мистер Твистер — огромный доход, потому что на правах владельца фабрики присваивает себе часть труда своих работников, даже если ни разу не видел «своей» фабрики. С миру по нитке — Твистеру дворец. Если присвоить всего 10 % труда одного рабочего, то мистер Твистер получит 1000 % по сравнению со средним рабочим своей фабрики. А если он присваивает себе двадцать процентов?
А если — тридцать?
А если — пятьдесят?
То-то!
Но если право собственности на фабрику Твистера перейдёт к её рабочим, то мистер Твистер не сможет получать больше, чем заработал он сам — если, конечно, он будет работать на фабрике.
Так должно произойти в масштабах всего общества, писали Маркс и Энгельс. И тогда в мире исчезнет роскошь, но зато исчезнет и нищета. Каждый будет жить в соответствии с тем, сколько он дал обществу. А это будет означать, что каждый честный труженик будет жить в достатке, и этот достаток будет расти по мере совершенствования и развития производительных сил общества.
«Манифест…» верно указывал и тот путь, которым достигается такое положение вещей, когда капитал из рук частных собственников переходит в руки всего общества, абсолютное большинство которого всегда составляют трудящиеся. Трудящимся, писали Маркс и Энгельс, надо объединиться в политическую организацию для борьбы не за свои права в рамках буржуазного общества, а за замену одного политического строя — капиталистического, где господствует частная собственность на производительные силы, другим строем — социалистическим, где все основные производительные силы и все природные богатства принадлежат трудящимся, то есть — всему обществу.
И до появления идей Маркса и Энгельса существовали те или иные объединения и организации трудящихся. История знает, например, движение луддитов — разрушителей машин, применение которых капиталистами лишало рабочих работы и заработка. Движение луддитов зародилось за сто лет до первой публикации «Манифеста…» — в XVIII веке. В том же XVIII веке в Англии появились и первые профессиональные союзы квалифицированных рабочих — тред-юнионы.
В 30-х годах XIX века в Англии же возникло первое действительно массовое, политически оформленное, рабочее движение — движение чартистов. В 1838 году — за десять лет до опубликования «Манифеста…» — чартисты изложили свои требования в виде «Народной хартии» — петиции парламенту (откуда и пошло название движения — от слова «charter»). Однако чартисты выдвигали лишь требования введения всеобщего избирательного права, ограничения рабочего дня (тогда работали по 12–14 часов), увеличения заработной платы и т. п., то есть, по сути, — экономические требования. Чартисты обращались к буржуазной власти, не поднявшись до мысли о том, что ей надо просто дать «по шапке».
Маркс и Энгельс поддерживали связь с левым крылом чартистов, и идея коммунистического Манифеста носилась, что называется, в воздухе. Наконец он появился. До этого, как писал Маркс, философы лишь различным образом объясняли мир, в то время как суть дела заключается в том, что мир надо изменить. Изменить политически, так, чтобы политическая, конституционная власть в обществе принадлежала не буржуа, а трудящимся.
В конце «Манифеста…» говорилось, что коммунисты повсюду поддерживают всякое революционное движение, направленное против существующего (то есть капиталистического) общественного и политического строя, и что во всех этих движениях они выдвигают на первое место вопрос о собственности как основной вопрос движения.
Заканчивался же «Манифест…» великим призывом:
«ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!»
Если бы этот призыв был услышан и верно понят всеми трудящимися всех стран, то господствующий во всём мире капиталистический строй быстро сменился бы мировым социализмом. А если бы это произошло, то в новом мире не было бы места для праздных частных собственников. Из идей «Манифеста Коммунистической партии» это вытекало с железной логической непреложностью законов природы.
А ведь «Манифест…» был только началом мощной интеллектуальной деятельности Маркса и Энгельса по разработке новой научной теории общественного процесса.
При этом «Манифест…», как уже было сказано, читали не только пролетарии, но и капиталисты. И уж последние-то сразу поняли, что для того, чтобы пролетарии всех стран не объединились против капиталистов всех стран, надо объединиться капиталистам всех стран против пролетариев для того, чтобы сорвать политическое объединение трудящихся в мировом масштабе с политическими же целями.
Увы, чаще всего получается так, что бандитам объединиться в их антиобщественных целях проще, чем честным людям — в целях ликвидации бандитов. А капиталисты — как социальное явление — к тому времени приобретали фактически все системные черты банды.
Члены банды могут конфликтовать друг с другом, могут устраивать поножовщину, но всегда сплочённо выступают плечом к плечу в деле ограбления мирных граждан. Вот так и капиталисты — они могут бороться друг с другом за сферы влияния, за передел мира, могут топить друг друга на фондовых биржах, но капиталисты всего мира после появления в мире теории Маркса всегда были заодно в деле противодействия объединению пролетариев в политическую силу в виде Коммунистической партии.
Вот почему получилось так, что «Манифест Коммунистической партии» самим фактом своего появления заложил две противоположные, антагонистические и взаимно друг друга уничтожающие тенденции.
Одна — к созданию нового мирового социалистического общества без частной собственности на основные средства производства.
Вторая — к сохранению всеми силами и средствами старого мирового капиталистического общества во главе с праздной жирующей «элитой».
Марксисты поставили перед трудящимися задачу объединения.
Капиталисты поставили перед собой задачу разъединения трудящихся.
Уже II Интернационал во главе с двумя ренегатами марксизма, Карлом Каутским (1854–1938) и Эдуардом Бернштейном (1850–1932), быстро стал инструментом мирового Капитала по разложению возникшего организованного рабочего движения.
I Интернационал, созданный Марксом и Энгельсом, вынужден был прекратить своё существование вскоре после разгрома Парижской коммуны в 1871 году. II Интернационал был основан при участии Энгельса в 1889 году — после смерти Маркса. Однако с 1895 года, после смерти Энгельса, II Интернационал стал вотчиной Каутского и Бернштейна, которые опирались на созданную Капиталом «рабочую аристократию». Этот относительно немногочисленный, но всё же массовый слой хорошо оплачиваемых рабочих стал опорой Капитала по разъединению всей массы трудящихся. В условиях развивающегося империализма и потогонной эксплуатации новых колоний Капиталу было не жалко поделиться частью огромных прибылей с верхушечным слоем пролетариата и подкармливать его. А реализация старого принципа «Разделяй и властвуй!» была теперь для капиталистической «элиты» главным, важнейшим условием её сохранения.