Девушки на Весеннем Приветствии называются Весенними Невестами, и они… – речь И’шеннрии прерывается. – Ты меня слушаешь?
– П-простите. – Я отвожу глаза. – Просто… я не видела рассвет со дня обращения. – Солнце поднимается на юге, а это направление всегда скрывали густые кроны деревьев леса Ноктюрны. На удивление, И’шеннрия не требует, чтобы я сосредоточилась.
– Давно это было? – спрашивает она.
– Три года назад. – Солнце вновь завораживающе пробивается сквозь облака, и мой голос садится. – Как я могла забыть, насколько это прекрасно?
Воцаряется тишина. Наконец она спрашивает:
– Сколько тебе исполнилось бы в этом году, будь ты все еще человеком?
– Девятнадцать.
– Значит, тебе было шестнадцать, кода это случилось?
Восхищение от рассвета скрывается за набежавшими тучами воспоминаний. Уставившись в пол кареты, я вцепляюсь пальцами в ткань сиденья. Я никому не рассказывала, как все произошло. Эту мрачную тайну знали лишь я и Ноктюрна. Но И’шеннрия поведала мне свою болезненную историю. Самое малое, что я могу сделать, – быть честной в ответ.
– Там были бандиты, – медленно говорю я. – Мама и папа были торговцами. Бедными, но довольными жизнью. Мы все время путешествовали – через Каванос, Авел, даже пустынные горы Гелкириса. Или, по крайней мере, мне так кажется. Когда становишься Бессердечным, человеческие воспоминания покидают тебя…
– Они живут в твоем сердце, – заканчивает она. Я не спрашиваю, откуда она знает. Просто бреду сквозь холодные и горькие воды прошлого.
– На дороге был один мальчик. Он плакал от боли, просил о помощи. Отец попытался его объехать. Он почуял неладное, но я заставила его остановиться. Бандиты прятались неподалеку в лесу.
Я молчу о том, как бандиты изрешетили отца стрелами, о кусочках его мозга на стальных наконечниках, о том, как они вскрыли меня от пупка до горла и бросили умирать и смотреть, как они делают то же самое с мамой.
Голод терзает мои внутренности, воспоминания для него точно угощение. Твоя вина, – шепчет он. – Родителей убили из-за твоей слабости. Я не поддаюсь ему.
– Ноктюрна нашла меня и обратила. И в дополнение, по доброте душевной, отдала мне бандитов.
Я молчу об ослепляющей ярости, темной захлестывающей волне гнева, боли и голода, поглотившей меня и заставившей разорвать грабителей в клочья. Молчу о монстре, рвущемся из меня наружу, убивающем все на своем пути, смакующем кровь и смерть.
– Знаете, что она мне сказала, – продолжаю я, – когда я спросила, почему она отдала мне бандитов? Она сказала: «Я подумала, что все люди этого хотят. Возмездия».
Я прячу ладони между коленей, но тут же их вынимаю. Леди так не сидят. Свожу колени вместе, высоко поднимаю голову и расправляю плечи, пытаясь подражать совершенной позе И’шеннрии. Она буравит меня своими ореховыми глазами, и я отвечаю взглядом, исполненным давнего горького раскаяния. Пытаюсь улыбнуться, понимая, что выгляжу жутко. Но улыбка получается безжизненной.
– И она была права.
Глава 3
Вода для ведьмы
Мы даем лошадям отдых за два часа до Ветриса. По лугам стелется туман, делая все вокруг серым и унылым, но мне все равно. Пейзаж для меня по-прежнему новый. Мои глаза жадно следят за каждой серой травинкой, каждым порывом ветра в зарослях тростника, призрачными силуэтами кроликов и ястребов, кружащих друг с другом в смертельном танце. И’шеннрия и я наконец можем размять ноги, и она приказывает Фишеру достать с крыши кареты сундук. Она некоторое время роется в нем, прежде чем вручить мне элегантное платье из зеленого шелка, отделанное серебряными нитями. Оно потрясающее – в лесу о таком я могла лишь мечтать.
– Сиськи Старого Бога! – Я хватаю гладкий шелк и трусь о него щекой. – Это правда мне, тетушка?
– Леди не сквернословят, – фыркает И’шеннрия. – И не называй меня «тетушкой».
– Но ведь так и есть, разве нет? Вы моя тетушка. Тетушка, тетушка, тетушка. – Я прикладываю платье к груди и смотрю, как колышется внизу юбка. – Так забавно звучит.
Она вздрагивает после каждого повтора.
– Достаточно. Переоденься до того, как мы въедем в город. Твои лохмотья никого не убедят.
– Эй! – Я оглядываю свое порванное выцветшее голубое платье, кружевной лиф с застарелыми пятнами крови и грязи и только сегодня разорванную кинжалом ассасина спину.
– Эти лохмотья отлично мне послужили. И до того, как я стянула их из чьего-то каретного сундука, отлично служили какой-то знатной даме. Это платье достойно надлежащих похорон.
И’шеннрия приподнимает темную бровь.
– Ты украла его у знатной дамы?
– «Украла» слишком неприятное слово. – Я шмыгаю носом. – Я предпочитаю «одолжила на продолжительное время».
– Ведьмы мне об этом не рассказывали.
– Ведьмы сейчас немного расстроены, – поясняю я. – Возможно, вы просто не заметили. А расстроенные люди небрежно относятся к деталям.
Она заметно нервничает, каменная маска впервые дает трещину.
– Кто-то из знатных господ видел твое лицо?
Я вздыхаю.
– Понимаю, иногда трудно поверить, что я что-то делаю хорош…
– Видели или нет? – Грозно рявкает она. Фишер перестает гладить лошадей. Я шумно выдыхаю.
– Нет. Конечно, я скрывала лицо. Я отлично умею становиться незаметной. Это приходит с опытом, когда за тобой охотится почти каждый человек в стране.
Трещина в маске И’шеннрии медленно затягивается.
– Остается поверить тебе на слово. Но я ненавижу опираться лишь на чьи-то слова. Ты расскажешь мне абсолютно все свои секреты, способные помешать нашей цели.
– Я рассказала вам все.
Между нами повисает напряженная тишина, ее глаза ищут трещины и в моей маске тоже, словно она пытается решить, можно ли мне доверять. У леди нет выбора – она должна доверять мне, а я ей. В конце концов И’шеннрия отворачивается и залезает обратно в карету.
Когда она уходит, я чувствую, как тяжесть в груди, сопровождающая меня с тех самых пор, как я покинула лес, понемногу исчезает. Я прижимаю платье к себе и кружусь, глядя на развевающиеся юбки. Оно в тысячу раз красивее, чем все, что я носила прежде. Раньше мне не нравились платья – я помню это по человеческой жизни, – но обращение в Бессердечного в корне меняет приоритеты. От ежедневного ношения штанов я перешла к воровству красивых платьев – чем прекрасней была одежда, тем меньше я чувствовала себя жутким монстром, лишенным всего человеческого. Добротная юбка стала для меня дороже доспехов.
Я быстро переодеваюсь невдалеке за густыми кустами, не выпуская из рук старое платье. Но как только возвращаюсь к карете, И’шеннрия тут же выхватывает его у меня.
– Мы это выбросим.
– Но это было мое любимое…
– Твоя жизнь Бессердечной закончилась, – заявляет она. – С этого момента ты моя племянница.