форму поведения. Это особенно подходит для форм девиантности или проблем, воспринимаемых как новые, сенсационные или в каком-то ином смысле особо опасные. Так изучались «волны преступности» в Массачусетсе XVII века[58], курение марихуаны в Америке 1930-х годов[59], феномен тедди-боев в Британии 1950-х[60] и употребление наркотиков в районе Ноттинг-Хилл в Лондоне 1960-х годов[61]. Все эти реакции связывались с той или иной формой моральной паники, и именно в традиции подобных исследований будут рассматриваться моды и рокеры. Но прежде чем перейти к рассмотрению этого кейса, я бы хотел обосновать, почему я уделяю столь пристальное внимание одному особенно важному носителю и производителю моральной паники, а именно массмедиа.
Девиантность и массмедиа
Решающим фактором для понимания реакции на девиантность как со стороны общественности в целом, так и со стороны агентов социального контроля, является характер получаемой информации о рассматриваемом поведении. Каждое общество обладает набором представлений о том, что вызывает девиацию (это болезнь или же сознательное извращение?), и набором образов типичных девиантов (нормальный ли это парень, сбившийся с пути, или отморозок-психопат?). Эти представления формируют линию поведения в отношении девиации. В промышленных обществах совокупность информации, на которой базируются такие представления, неизменно берется из вторых рук – поступает уже обработанной средствами массовой информации, т. е. подвергается альтернативным определениям того, что составляет «новости» и как их следует собирать и представлять. Далее информация структурируется в соответствии с различными коммерческими и политическими рамками, в которых действуют газеты, радио и телевидение.
Исследователь моральной инициативы не может не обращать особое внимание на роль СМИ в определении и формировании социальных проблем. Медиа давно уже выступают в роли агентов морального негодования: даже если они не устраивают крестовые походы или кампании по разоблачению осознанно, донесения ими определенных «фактов» бывает достаточно, чтобы вызвать беспокойство, тревогу, негодование или панику. Когда эти чувства совпадают с ощущением, что определенные ценности нуждаются в защите, возникают предпосылки для создания новых правил или определения социальной проблемы. Конечно, в итоге, возможно, и не удастся создать нечто столь радикальное, как фактически новые правила или более жесткое применение существующих. Результатом может стать некий символический процесс, который Гасфилд описывает в своей концепции «морального перехода»: меняется общественное определение девиантности[62]. В его примере проблемный пьяница превращается из «раскаивающегося» во «врага», а затем в «больного». Что-то похожее, вероятно, происходит в публичном обозначении производителей и потребителей порнографии: из изолированных, жалких – если не больных – созданий в грязных обносках они превращаются в группы безжалостных эксплуататоров, стремящихся подорвать нравственность нации.
Иногда публикации медиа оставляют после себя неясное ощущение тревоги: «с этой ситуацией нужно что-то делать», «когда это закончится?» или «так не может продолжаться вечно». Расплывчатые ощущения играют решающую роль в создании почвы для дальнейших инициатив; Янг показал, как в случае с наркотиками медиа играют на нормативных беспокойствах общества и, проталкивая определенные моральные директивы во вселенную дискурса, внезапно и драматично создают социальную проблему[63]. Этот потенциал сознательно эксплуатируется теми, кого Беккер называет «блюстителями морали» (moral entrepreneurs), в попытках завоевать общественную поддержку СМИ, по сути, уделяют много внимания девиантности: их занимают сенсационные преступления, скандалы, причудливые события и странные происшествия. Также очень часто в их поле зрения оказываются драматические столкновения между девиантностью и борьбой с преступностью – в розыске и поимке преступника, в судебных процессах и исполнении наказаний. Как отмечает Эриксон, «значительную часть того, что мы называем „новостями“, составляют сообщения о девиантном поведении и его последствиях»[64]. Это делается отнюдь не только для развлечения и удовлетворения психологической потребности в самоотождествлении или же в наказании другого. Подобные «новости», как утверждали Эриксон и другие, служат главным источником информации о нормативных контурах общества. Они информируют нас о правильном и неправильном, о границах, которые не следует переходить, и о формах, которые может принять дьявол. Галерея народных типов – героев и святых, равно как дураков, злодеев и дьяволов – становится достоянием общества не только в устной традиции и на уровне личной коммуникации, но и перед гораздо более широкой аудиторией, и с гораздо большими драматическими ресурсами.
Большая часть этого исследования будет посвящена пониманию роли массмедиа в создании моральной паники и народных дьяволов. Вероятно, полезным связующим звеном между этими двумя понятиями – которое к тому же ставит во главу угла СМИ, – является процесс амплификации девиации, описанный Уилкинсом[65]. В этой попытке понять, как социетальная реакция в действительности может усилить, а не снизить или удержать степень отклонения, ключевой переменной выступает природа информации об отклонении. Как я уже отмечал ранее, эта информация не поступает из первых рук, а, как правило, обрабатывается в такой форме, что соответствующие действие или действующие лица изображаются в высшей степени стереотипным образом. Мы реагируем на эпизод, скажем, сексуальной девиантности, употребления наркотиков или насилия с точки зрения наших сведений об этом конкретном классе явлений (насколько они типичны), нашего уровня толерантности к этому типу поведения и нашего непосредственного опыта – который в сегрегированном городском сообществе зачастую равен нулю. Уилкинс описывает – в предельно механистических выражениях, почерпнутых из кибернетической теории, – типичную цепь реакции, которая может иметь место в данный момент: ее развитие подобно спирали или снежному кому.
Первоначальный акт девиантности, или нормативное разнообразие (к примеру, в одежде), определяется как достойный внимания и наказывается. Девиант или группа девиантов отделяются или изолируются, что приводит к их отчуждению от конвенционального общества. Они воспринимают себя как более девиантных, группируются с теми, кто находится в схожем положении, что приводит к еще большей девиантности и подвергает группу дальнейшим карательным санкциям и другим принудительным действиям со стороны конформистов – система работает по кругу. В этой модели не предполагается, что должна произойти амплификация – как нет и автоматического перехода от первичного к вторичному отклонению или к присвоению девиантных ярлыков, о чем говорилось ранее. Система или актор могут реагировать и реагируют в совершенно противоположных направлениях. Обращает на себя внимание лишь набор последовательных типизаций: при условиях X за А будут следовать Al, A2 и т. д. Все эти связи необходимо объяснить – чего не делает Уилкинс – с точки зрения других обобщений. К примеру, более вероятно, что если девиантная группа уязвима и ее действия хорошо заметны, то она будет вынуждена черпать свою идентичность из других источников – более мощных в структурном и идеологическом отношении групп. Такие обобщения и попытка указать различные специализированные модусы амплификации или альтернативы этому процессу были сформулированы Янгом на примере употребления