Читать интересную книгу Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров - Стэнли Коэн

смысл допускают лишь одно прочтение: термин не просто «оценочный», но предназначен для того, чтобы быть критическим инструментом разоблачения господствующих интересов и идеологий. Сцена школьного насилия изображает один раунд в битве между культурными репрезентациями.

Эти позиции не имеют под собой прочной опоры. В некоторых случаях логика стигматизации социальной реакции как моральной паники действительно может привести к разного рода невмешательствам («оставить все как есть»): либо потому, что реакция основана на буквальном заблуждении, либо потому, что проблема не заслуживает такого чрезмерного внимания. Трудные случаи более интересны – существование проблемы признается, но ее когнитивная интерпретация и моральные следствия отвергаются, замалчиваются или оспариваются.

Такие реакции формируют именно дискурс отрицания: буквального отрицания («ничего не произошло»), интерпретативного отрицания («нечто произошло, но не то, что вы думаете») и импликативного отрицания («то, что произошло, на самом деле не так уж плохо и может быть оправдано»). Вместо того чтобы разоблачать моральную панику, моя собственная культурная политика заключается в поощрении чего-то вроде моральной паники по поводу массовых злодеяний и политических страданий и попытках разоблачить стратегии отрицания, которые применяются, чтобы не допустить признания этих реалий. Все мы, работники культуры, занятые конструированием социальных проблем, выдвижением требований и определением публичной повестки, думаем, что разжигаем «хорошую» моральную панику. Возможно, мы могли бы целенаправленно воссоздать условия, которые сделали панику вокруг модов и рокеров столь успешной (преувеличение, сенсибилизация, символизация, прогнозирование и т. д.) и тем самым преодолеть барьеры отрицания, пассивности и безразличия, которые мешают в полной мере признать человеческую жестокость и страдания.

Нарочитой легкости и простодушию, с которыми СМИ заманивают в обычную моральную панику, можно противопоставить глубокое отрицание – именно оно стоит за их отказом поддерживать моральную панику в связи с пытками, политическими расправами или страданиями людей в отдаленных точках. Безразличие медиа и общественности даже объясняется такими тяжелыми состояниями, как «усталость от сострадания»[41]. Так, Мёллер описывает когнитивное и моральное оцепенение, при котором порог внимания повышается настолько стремительно, что медиа отчаянно пытаются «ужесточить» критерии, которым должны соответствовать раскручиваемые сюжеты. В иерархии событий и тем СМИ травма лодыжки у футболиста будет стоять выше, чем политическая расправа.

Иногда (как показывает Мёллер в своем анализе освещения сюжетов в Боснии и Руанде) медиа пытаются создать моральное беспокойство, но при этом борются с ощутимым отрицанием со стороны аудитории. Речь идет не столько об усталости, сколько о стремлении избежать сострадания: «Они отворачивались от изображений разложившихся трупов или распухших тел, плавающих вдоль берегов рек, – даже когда считали, что сюжет важен»[42]. Смещение пороговых значений внимания – непонятная логика роста и падения сострадания, размытые границы того, что считается нормальным, – выглядят точно так же, как непредсказуемость моральной паники.

Я завершил свою книгу расплывчатым предсказанием: появится больше «безымянных» народных дьяволов. Сегодня причины делинквентного поведения прояснились: климат недоверия и дарвиновский индивидуализм, порожденные тэтчеризмом и поддерживаемые новым лейборизмом; недостаточно регулируемая рыночная экономика; приватизация государственных услуг, урезание социальных пособий, растущее неравенство и социальная изоляция. Преступники безымянны не в банальном смысле – ведь я не мог предсказать названия субкультурных стилей, которые заменят модов и рокеров, – а потому, что они остаются такими же анонимными, как школы, жилые кварталы и пригороды, из которых они вышли. В терминах служб социального контроля визуальное и вербальное воображение используется с большей изобретательностью: надзор за преступностью, ситуационное предупреждение преступлений, система охранного видеонаблюдения, нулевая терпимость, трижды попался – сядешь надолго, санкции за антиобщественное поведение. Социальная политика, некогда считавшаяся ненормальной, – заключение сотен просителей убежища под стражей в центрах содержания, управляемых частными компаниями как карательные транзитные лагеря для получения прибыли, – рассматривается как нормальная, рациональная и конвенциональная.

Мысль о том, что проблемы общества социально конструируются, не ставит под сомнение их существование и не снимает вопросов, касающихся причинно-следственных связей, профилактики и контроля. Эта идея привлекает внимание к метадискуссиям о признании проблемы и ее сути. Вопрос, действительно, в пропорциональности. Безусловно, невозможно точно оценить человеческие издержки преступлений, девиантности или нарушений прав человека. Нюансы преднамеренно причиненных страданий, ущерба, жестокости, утраты и незащищенности слишком сложны, чтобы их можно было расположить в точном, рациональном или общепринятом порядке. Однако некоторые расхождения настолько грубы, некоторые заявления настолько преувеличены, некоторые политические программы настолько тенденциозны, что их можно назвать лишь чем-то вроде «социальной несправедливости».

У социологов нет привилегий, позволяющих указывать на ситуацию и предлагать меры по ее исправлению. Но даже если их роль сводится к простому выдвижению требований, они должны не только разоблачать недостаточную реакцию (апатия, отрицание и равнодушие), но и проводить сравнения, которые могут выявить чрезмерную реакцию (преувеличение, истерия, предрассудки и паника). Эти «реакции» можно сравнить с перцептивной областью, которую занимает социология риска: оценивается не сам риск и не управление им, а то, как он воспринимается. Даже если речь не идет о физической опасности (смерть, причинение боли, финансовые потери), установление и укрепление моральных границ во многом похоже на сравнение физического и морального загрязнения, приведенное Мэри Дуглас. Восприятие людьми относительной серьезности очень многих различных социальных проблем нельзя изменить в один момент. Причина в том, что сама когнитивная способность контролируется обществом. И важные в этом вопросе знания несут массмедиа.

Вот почему в моральной панике конденсируется политическая борьба за контроль над средствами культурного воспроизводства. Изучать это легко и весело, а исследуя их, мы также помогаем идентифицировать и концептуализировать линии власти в любом обществе, то, как нами манипулируют, заставляя воспринимать одно слишком серьезно, а другое – недостаточно серьезно.

Глава 1

Девиантность и моральная паника

Общества подвержены периодам моральной паники. Состояние, эпизод, личность или группа людей определяются как угроза общественным ценностям и интересам; природа этого явления представляется СМИ в стилизованной и стереотипизированной манере; редакторы, епископы, политики и другие консервативно мыслящие люди воздвигают моральные баррикады; социально аккредитованные эксперты провозглашают свои диагнозы и решения; формируются новые стратегии совладания с ситуацией – или же, что происходит чаще, используются существующие; затем ситуация исчезает, отходя на задний план, либо ухудшается, становясь более видимой. Иногда предмет паники довольно новый, а иногда он существует уже давно, но внезапно оказывается в центре внимания. Порой паника проходит и забывается, оставляя следы лишь в фольклоре и коллективной памяти, но временами может иметь более серьезные и долгосрочные последствия и привести к изменениям в правовой и социальной политике или даже в представлении общества о самом себе.

Одна из наиболее распространенных со времен войны разновидностей моральной паники в Британии связана с появлением различных форм молодежной культуры (первоначально почти исключительно среди рабочего