Читать интересную книгу Фактор Черчилля. Как один человек изменил историю - Борис Джонсон

Они подловили Черчилля на мосту, подбежав к обоим его концам, под мостом был глубокий овраг. Черчилль заметил, что вблизи находится верхушка ели, и за секунду его изобретательный ум выработал план.

Ему надо прыгнуть на дерево и соскользнуть вниз, хватаясь за ветки, чтобы замедлить спуск. Замысел был хорош, но исполнение подкачало. Он пришел в сознание через три дня и еще три месяца провел в постели.

В этом эпизоде мы подмечаем многие составные части его характера: находчивость, браваду, умение принимать решение в мгновение ока. Храбрость Черчилля не была напускной, не была некой личиной, которую ему приходилось надевать. Так он был устроен. Удаль была у него в крови, струилась по венам, подобно топливу с более высоким, чем у остальных людей, октановым числом.

Ничто не могло остановить его, даже крушение в Кройдоне. Мы вернулись туда как раз в тот момент, когда падающий самолет врезался во взлетно-посадочную полосу со скоростью 80 км/ч. Первым ударилось левое крыло, оно разлетелось на куски, а пропеллер ушел глубоко в землю.

Черчилля бросило вперед, его сдавило, и тяжесть казалась невыносимой. Струи топлива пронеслись рядом с ним, и он снова подумал, что сейчас умрет. Но оказалось, что славный капитан Скотт успел разомкнуть электрическую цепь до того, как потерял сознание.

Черчилль выбрался и поклялся, что никогда больше не будет управлять самолетом. Он был верен этой клятве вплоть до середины Второй мировой войны, когда ему снова потребовалось показать, из чего он сделан, и когда его готовность пойти на риск и сесть в самолет была жизненно необходима для британского сопротивления.

* * *

Конечно, он любил покрасоваться – не только перед матерью, прессой или публикой, а прежде всего перед тем, кто записывал его деяния с любовью и наиболее точно: перед самим собой. Что бы ни сказал, что бы ни сделал Черчилль, он, подобно Юлию Цезарю, оценивающе глядел, как это можно описать.

Но это никоим образом не умаляло его львиное сердце. Именно то, что он был безусловно и бесспорно отважен, давало ему право с 1940 г. требовать такой же храбрости и от других. Разумеется, воевал не только он, но и Эттли, и Иден, тем не менее их репутации были несопоставимы.

Общество могло с уверенностью сказать о Черчилле: он не потребует от британских вооруженных сил того, чего не сделал бы сам.

Наконец, у Черчилля было еще одно преимущество перед другими. Он побуждал не только личным примером и военной карьерой. У него был словесный дар, позволявший ему воодушевить людей и вдохнуть в них собственное мужество.

Глава 6

Великий диктатор

Ага, думаю я, когда наконец-то стою в кабинете Уинстона Черчилля. Вот как он делал это. По особому разрешению смотрителей Чартвелла я подошел к письменному столу – за веревочное ограждение. Я гляжу на круглые черные очки в стиле Джона Леннона, приобретенные на Бонд-стрит[12]. А там – дыроколы. Я вижу бюст Наполеона, он заметно больше бюста Нельсона, а рядом пресс-папье, которые встречаются на нескольких фотографиях.

Когда я наклоняюсь, чтобы получше разглядеть сильно истертый правый подлокотник рабочего кресла – напоминание о странной привычке Черчилля крепко держаться за него, возможно из-за вывихнутого плеча, – меня вежливо просят отойти. Видимо, они испугались, что я решил испытать это кресло собственным весом.

Я беспрекословно подчиняюсь. Увиденного мной достаточно.

Это не характерный английский загородный дом с потрясающим видом на кентский уилд[13], зарыбленными прудами, лужайкой для игры в крокет, кинотеатром, художественной мастерской и всеми цивилизованными удобствами, о которых может помыслить праздный джентльмен. Нет-нет, эта усадьба елизаветинской поры, претерпевшая сильные изменения, не место для отдыха. Это машина.

Неудивительно, что дизайн дома был разработан тем самым плодовитым мозгом, который помог изобрести танк и гидросамолет, а также предвидел создание атомного оружия. Усадьба Чартвелл, Вестерхем, графство Кент, была одним из первых в мире текстовых процессоров. Весь дом – это гигантская машина для генерации текста.

Внизу находится комната с подвешенными к потолку зелеными лампами, картами на стене и телефонным коммутатором: здесь он держал своих исследователей, обычно их было шесть одновременно, – младшие оксфордские преподаватели, научные сотрудники, некоторых из них ждал академический успех. Там они исполняли черновую работу: препарировали и обрабатывали, рылись в книгах и документах в поисках нужной информации.

Они были его нибелунгами, его эльфами, карликами, звякающими в кузнице Гефеста. Или, если воспользоваться современным эквивалентом, они были личным поисковиком Уинстона Черчилля – его Google. Если им требовались дополнительные книги, они могли пройти по коридору в библиотеку – там было более 60 000 томов, в основном в кожаных переплетах. Это был его банк данных. И когда Черчиллю был нужен какой-либо факт или текст, он, образно говоря, нажимал клавишу «выполнить» и вызывал их. Они шли наверх и заходили по одному в его кабинет, где он занимался сочинительством.

Одна из многих причин испытывать пиетет к Черчиллю – то, что днем (и не только) он был занят своими министерскими обязанностями. Потом у него был превосходный обед с шампанским, вином и бренди. И уже после этого, около 10 вечера, подкрепившийся и радостный, он начинал писать.

* * *

Я это знаю и говорю за многих журналистов, да и не только за них, что довольно легко писать после ланча, даже если (или в особенности если) он сопровождался вином. Но делать это после обеда с выпивкой просто невозможно. Я не слышал ни о ком другом, кто после долгого дня и хмельного обеда был бы способен выдавать первоклассные тексты.

Наверное, было что-то особенное в его метаболических путях, еще более поразительно то, что обычно он вовсе не писал – он диктовал. Черчилль, овеянный табаком и алкоголем, частенько надевавший шлепанцы с монограммой и своеобразный светло-лиловый костюм «сирена»[14] (сшитый для него Turnbull & Asser), собирал свои мысли, расхаживая по деревянным доскам, и с рычанием произносил сложившиеся предложения. Так система по обработке текста запускалась в действие.

Машинистки вовсю старались не отставать, а он рокотал и рокотал, даже глубоко за полночь, облизывая и жуя свою незажженную сигару. Иногда он брал их с собой в небольшую и аскетичную спальную комнату. Они смущались и пищали, а он раздевался, погружался в заглубленную ванну Shanks и возобновлял сочинительство. Машинистки сидели на полу и постукивали по специально приглушенным клавиатурам, которые он предпочитал.

Через некоторое время Черчилль перечитывал ворох напечатанных страниц и вносил правку от руки – сохранилось огромное количество его заметок на полях, выполненных синими чернилами, – затем производился набор текста, и он приобретал тот вид, который будет в книге. Но и это было не все.

В кабинете Черчилля я подхожу к конторке с наклонной поверхностью, которая приставлена к стене и походит на стойку для чтения газет в клубе. За ней он производил окончательную обработку текста, тот ритуал, с которым нам позволяют легко справиться программы от Microsoft. Черчилль играл с предложениями, переставляя их части для большей выразительности, он заменял один эпитет на другой и всецело наслаждался этим процессом полировки своей работы. Затем все снова отправлялось в набор.

Это фантастически дорогой способ работы, тем не менее он позволил Черчиллю не только выдать больше слов, чем Диккенс или чем Шекспир, – а больше Диккенса и Шекспира, вместе взятых. Зайдите в дом респектабельного английского семейства из среднего класса, предпочтительнее старшего поколения, – и вы наверняка увидите, как на книжных полках рядом с Британской энциклопедией громоздятся его работы: «Мировой кризис», «История англоязычных народов», «Вторая мировая война», «Мальборо – его жизнь и время» и многие другие. Можно задаться вопросом, какие из них в действительности читались.

У некоторых людей, пораженных этим огромным объемом текста, возникает соблазн преуменьшить или вовсе отвергнуть виртуозность Черчилля как писателя. И у него всегда находились очернители. Ивлин Во, заядлый ненавистник Черчилля, сказал, что тот был «мастером псевдоклассической прозы», без «какого-либо литературного таланта, но с даром прозрачного самовыражения». Прочитав книгу Черчилля об отце, Во с пренебрежением заявил, что это «аргументация изворотливого адвоката, но никак не литературный труд».

В конце 60-х гг. исторические способности Черчилля подвергались жестокой критике Джоном Пламбом, кембриджским профессором, заложившим основы «социальной истории». Пламб выражает недовольство «Историей англоязычных народов» из-за того, что там «отсутствует обсуждение трудящихся классов и промышленных технологий», отмечая, что у автора «невежество потрясающих размеров в экономической, социальной, интеллектуальной истории». Стиль его изложения «необычно старомоден и несколько неуместен, вроде собора Святого Патрика на Пятой авеню[15]».