Значит, английская разведчица Мейзи Петерс следила за американской разведчицей Луизой Стронг. А за кем следила Луиза Стронг? Неужели за Сталиным? А может быть, она понимала, что находится на территории Англии, и следила, в свою очередь, за Петерс? И можно ли такие взаимоотношения назвать шпионажем? Скорее это информационный зондаж.
Коммунисты прожужжали советским людям все уши о посредственной книге посредственного американского журналиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир». Будучи сыном богатого судьи и окончив Гарвардский университет, Джон Рид стал громко хвалить достижения советской власти. Видимо, что-то в вонючей большевистской помойке потрясло его до глубины души. Может быть, Рид видел в Стране советов что-то такое, чего не видим мы?
Еще более восторженным сторонником большевиков была супруга Рида, миллионерка Луиза Брайант. Она вслед за мужем накатала книгу «Шесть красных месяцев в России», постоянно торчала в Москве и находилась в самых дружеских отношениях с Петерсом. КЕМ она считала Петерса, Ленина или Дзержинского? Ответ на этот вопрос прозрачен. После смерти Джона Рида в Москве от тифа (помойка вещь довольно опасная) и успешного захоронения усопшего мужа на Красной площади Брайант вышла замуж за миллионера Буллита, интригана и провокатора экстра-класса, будущего посла США в СССР и одного из главных виновников развязывания Второй мировой войны. Внешний и внутренний облик этого человека убедительно раскрыт Михаилом Булгаковым в образе Воланда. Даже эпиграф к «Мастеру и Маргарите» повторяет цитату из Гете, которую Буллит и Фрейд использовали в качестве эпиграфа к биографии Вудро Вильсона: «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Буллит корчил из себя в Москве высшее существо и любил повторять: «Никогда ничего не просите, особенно у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут». И предлагал: то групповуху в бассейне, засыпанном розами, то обжираловку, от одного запаха которой голодные аборигены падали в обморок.
Кем же английским хозяевам и ведущим против них сложную интригу американцам представлялись местные жители? Которые после уничтожения интеллектуального слоя России, в условиях информационного коллапса совершенно не понимали, что с ними сделали и что вокруг происходит? Думаю, отношение к русским наиболее точно выразил Петерс в начале 20-х. Он приехал во главе комиссии в голодный Ростов-на-Дону. Аборигены пожалились: «Совсем есть нечего, товарищ, умираем. ГОЛОД». Высший Организм побагровел от гнева: «Зажрались, сволочи! Вы посмотрите на городские помойки. Вот в Москве голод - помоек два года нет. Все отполировано до блеска».
Бедной Марии Антуанетте приписывают фразу «Нет хлеба - ешьте пирожные». Давно выяснено, что фразу эту она не говорила (да по-человечески и не могла сказать), за нее слова выдумали вражеские пропагандисты. А вот Петерс сказал, и гораздо сильнее: «НЕТ ХЛЕБА - ХЛЕБАЙТЕ ПОМОИ!»
В заключение вернемся к Хичкоку. Сдается мне, что сходство лондонских кинофильмов с московскими киножурналами объясняется тем, что сценарии в 30-е годы писали в одной конторе. А если талантливый режиссер экранизировал зверства врагов Англии, почему бы ему не писать сценарий для ее колоний?
Вам это ничего не напоминает:
«Сейчас, когда в Москве происходит судебный процесс над изменниками родины, троцкистскими шпионами-диверсантами, мы с новой силой переживаем потерю наших братьев, сестер и мужей, погибших от руки подлых предателей. Трудно передать словами боль утраты, наше негодование и ненависть! Агенты капитализма, торговавшие родиной, с циничным спокойствием и хладнокровием убили близких и дорогих нам людей. Три раза троцкистские последыши организовывали взрывы на Горловском азотно-туковом комбинате… Никогда не забудем мы жуткой картины их трагической гибели. В страшных мучениях скончался Коля Мосиец. При взрыве он тяжело был ранен в живот. Обезумев от боли, Коля выскочил из разрушенного цеха и умер на руках товарищей. Иру Стрельникову и Елисея Куркина убило осколками взорвавшейся аппаратуры. Тела других товарищей мы по частям собирали среди обуглившихся обломков. А какие страдания перенес боец спасательной команды Вася Гаженко… От страшных ожогов он на 14-й день умер. Мы просим военную коллегию Верховного суда СССР приговорить к высшей мере социальной защиты всю свору взбесившихся кровожадных псов».
В христианской культуре зло - антипод добра. И зло все делает наоборот. Бога надо просить о чуде, о жалости, о прощении. В этом и состоит молитва. Молитва - это когда человек о чем-то просит. Серьезно и долго, на коленях. А вот стоять на коленях перед дьяволом, просить его о чем-либо бесполезно. Он все сделает наоборот. Так что Воланд-Буллит прав. Эти сами найдут, сами дадут. Потом нагонят и добавят. Да еще текст лжемолитвы напишут и заставят под дулом пистолета о какой-нибудь невыразимой мерзости умолять: «Ограбь слепого, убей невинного».
Так что додумался до спектакля 1937 года человек культурный. Не Буллит - балом правили в СССР не американцы, да и мелковаты они для ТАКОЙ подлости. Тут действовала культура старая, европейская, входящая в тонкости. Человек, который слишком много знал.
* ДУМЫ *
Дмитрий Данилов
Auto da fe academica
«Письмо ученых» как квазирелигиозный феномен
Группа академиков РАН, среди которых нобелевские лауреаты Жорес Алферов и Виталий Гинзбург, обратилась с открытым письмом к президенту России. Ученые выразили обеспокоенность возрастающей, по их мнению, клерикализацией российского общества и призвали главу государства оградить современную российскую науку от церковного вмешательства. В частности, резкой критике подверглись идеи внедрения в программу средней школы курса основ православной культуры и инициатива РПЦ о внесении специальности «теология» в перечень научных специальностей Высшей аттестационной комиссии.
Челобитная академиков президенту с просьбой окоротить «церковников-мракобесов» - это не «наука против религии». Наука здесь вообще играет роль второстепенную.
Это - одна религия против другой. Вернее, квазирелигия против религии настоящей. По своей стилистике, по интонации это никакое не письмо ученых. Это вопль жрецов, обеспокоенных за судьбу своего культа. Оставьте нам нашего Перуна, нашего Велеса. Не троньте наши капища, наши древние, испокон века установленные идолища.
В Советском Союзе наука, как известно, была одной из заменяющих религию институций - наряду с партийным жречеством с его обожествлением вождей, съездами-«соборами» и другими массовыми ритуалами и литературой с ее инжинирингом человеческих душ. Наука в этом раскладе отвечала за истину. За ее надлежащее хранение и постоянное подтверждение. Понятно, что наука была прежде всего просто наукой, но вот эти культовые функции были очень важны. Словосочетание «храм науки» не случайно.
Сделаем небольшое отступление. В этом смысле интересно проанализировать соотношение «точных» и гуманитарных наук. При Сталине «научными хранителями истины» в большей степени выступали гуманитарии. Главным средством сохранения и воспроизведения истины были словесные практики с «Кратким курсом» в качестве Абсолютного Текста, определяющего структуру советской реальности. XX съезд коренным образом изменил ситуацию. Слово как инструмент описания и воспроизведения «советской истины» было дискредитировано признанием того факта, что советские словесные практики могли иметь что-то общее с такими явлениями, как замалчивание и обман. При Хрущеве, а особенно при Брежневе на вахту по хранению истины заступили естественники. Не случайно в 60-е годы таким актуальным было негласно инспирированное противостояние «физиков» и «лириков». Победа - опять-таки негласная и неявная - была заранее отдана «физикам». Это, разумеется, не зафиксировано никакими актами и распоряжениями, но ситуация складывалась именно так. Гуманитариям в новой схеме отводилась роль псевдошаманов, своим камланием-бормотанием «заговаривающих» реальность и произносящих в нужные моменты нужные мантры. А точные науки при позднем социализме - это было серьезно, это было самое нутряное, заветное. Здесь гнездилась советская истина.
Вернемся к нашим академикам. Эти люди привыкли чувствовать себя жрецами. Привыкли быть хранителями истины, ответственными за истину. Более того: судьями в вопросах истины.
Письмо написано не столько учеными, сколько истово верующими людьми. Для них материализм, дарвинизм и «общие предки человека и обезьяны» не научные гипотезы, не предметы критического анализа. Это предметы веры, истины в последней инстанции, не подлежащие сомнению и пересмотру. Любое посягательство на эти истины повергает жрецов от науки в священный трепет и гнев.